– За что, бабуль? – обиженно спросил он.

– Мальчик! – вежливо ответила старушка оторопевшему пятидесятисемилетнему мужику. – Вы тут играете, всё своими тракторами расхерачили, а мы живем. У нас тут клюковка растет. Валите-ка отсюдова, пожалуйста!

– Вот те на! Мы же с мирной миссией, – возмутился Афганыч, но квадроцикл развернул. – Во дела! Бабуля «из портала» вышибла! А ведь раньше я с кем угодно мог договориться!

И это была правда! Афганыч мог наладить диалог с реликтовыми гуманоидами, с человекообразными обезьянами, с дебилами и самодурами. Он никого не боялся.

Был только один человек, который умел скрутить в бараний рог любого. Прозвище человека было Барин. В момент, когда Барин уволил очередного таджикского «Тимура» со своей строительной командой, по инерции он решил сделать Афганыча недорогим холопом. Но не тут-то было! За каждый чих Афганыч выставлял Барину смету.

– Хрена с два! Чо за прыжки на батуте? – щурил глаз Афганыч. – Я все команды в блокнот записываю.

В этом блокноте зоркий барский глаз обязан был ставить виртуальную резолюцию. Проблема была в том, что в час расплаты Барина пробирала глубочайшая амнезия. Он уверял, что фронт выполненных работ всегда оказывался меньше глобальной картины в его воображении. Но сломить Афганыча было непросто, в деле бюрократии на посту председателя он съел не просто собаку, а породистую бойцовую стаю. Переломить Барина также не представлялось возможным. Барин командовал жизнью и понимал, что имеет на это полное право.

– Все свободны, а ты сиди, – говорил он Афганычу после банной тусовки, – сейчас будешь фильм про моряков смотреть.

В прошлой жизни Барин был капитаном морского лайнера и считал, что от всего, связанного с соленой водой, должна торчать вся округа. Начиналось, как правило, задушевно.

– Заходи! Душу надо вывернуть, – уговаривал Барин председателя. – Посидим, поговорим, музыку послушаем.

– Всё, ядреный перец! Не могу больше! – к двум часам ночи бунтовал Афганыч. – Десятый раз слушаем «Раскинулось море широко»! Спать, блин, хочу!

Барин же сидел в обустроенном предбаннике, обмотанный простыней, и с проникновенным лицом снова и снова заводил ненавистную песню.

– Да ты слушай, бандерлог! – гневался Барин. – Это ж песня! Сидеть!

– Людоед! – тихо огрызался сонный Афганыч, но сидел.

Характер Барина выплескивался из всех рамок, как мазок Ван Гога. Он был абсолютным перфекционистом. С детства ему страшно полюбилась сказочная пара «двое из ларца». С тех пор ларец с группой оплачиваемых молодцов кочевал с ним повсюду. Правда, фраза «одинаковые с лица» в концепцию не вписывалась. Учитывая барский характер, лица молодцов менялись ежемесячно. И тем не менее всё в усадьбе было вылизано, побелено и пострижено. Даже пуговицы на одежде огородного пугала были вычищены до зеркального блеска. Барин строго соблюдал заведенный порядок: всё в усадьбе стояло по стойке смирно.

Как бы ни развивались события, Барин всегда был доволен собой, но крайне недоволен окружающим миром. Самых обидных люлей получали те, кто исполнял барские приказы с точностью швейцарского часового механизма. Дело в том, что в короткий период времени текущая волна его воображения полностью смывала прежнюю, а добежать до рабочих не успевала. Тех же, кто нарушал приказы хозяина, пусть даже в гомеопатической дозе, гнали таким помелом, что и сказать неловко.

– Так! – требовал Барин от Афганыча, глядя на соседей. – Слишком много революционеров развелось! Прошу обеспечить неприкосновенность периметра!

Поскольку Барин заключил с председателем контракт, эта сакраментальная фраза была призвана искоренить бытовую энтропию, на которую Афганычу без поденной оплаты было глубочайшим образом начхать.

Но неравнодушные всё же были.

Однажды, проходя мимо усадьбы Барина, сосед с параллельной улицы остановился у забора и, не сдержав эмоции, дал рабочим на крыше дельный совет: «Эй, мужики, неправильно кроете!». С крыши на него молча уставились несколько пар азиатских глаз.

– Сначала надо красной икрой покрыть, а потом уж и черепицей! Тут живет командир человечества! – засмеялся сосед.

Мастера в ответ довольно заулыбались. Надо сказать, что все, кто хоть однажды сталкивался с Барином, впоследствии понимали все намеки и переглядывания окружающих как международный язык эсперанто.

Как-то раз теплым летним днем нанятая им садовница Таня, копаясь на газоне, подняла глаза, чтобы поздороваться. Барин стоял с чищеной рыбой из когда-то модного магазина «Метро». Он был в махровом халате и тапочках, вокруг вертелись две его собаки, которых он в честь каких-то неведомых сибирских рек назвал странными кличками: Манга и Бюлюм.

– Вы дораду едите? – важно спросил Таню Барин.

– Нет… – непосредственно ответила Таня, краснея от своего невежества.

– А мы каждый день едим, – прибил ее к земле Барин.

Таня поджала губы, но стерпела. Это выцветшее на солнце существо и не подозревало, что никто не собирался втаптывать ее в навоз. Просто жизненным девизом Барина было рефлекторное желание «есть печеных лебедей и спать на взбитой перине.

Через час в соседнем дворе она возмущенно жаловалась хозяйке:

– Нет, не буду я там работать, – риторически угрожала Таня. – Мне это его всемогущество надо мной не нужно!

Соседка понимающе кивала и невпопад приговаривала:

– Вот именно!

Барин, конечно, был капризен, но благородство в сердце морского волка всё же теплилось. Особенно благороден он был с животными. За каждой кошкой, живущей на помойке, Барин бегал с индивидуальной сосиской и строго следил, чтобы каждая кошка и каждая сосиска получили по справедливости.

Он исполнял все фантазмы своих собак. Для невыносимо пахнущего псиной дворняги Бюлюма Барин возвел виллу с исключительным евроремонтом, не забывая информировать об этом почтенную публику. В роли благодарного слушателя время от времени выступал Афганыч.

– Да у него жизнь лучше моей! – рассказывал Барин.

Сосед же стоял рядом и оторопело думал: «Твою дивизию! А уж лучше моей-то точно!».

– Значит, там у него паркетный пол с подогревом, элитные стеклопакеты под размер, подиум, тент от дождя и другие прибамбасы, – загибал пальцы Барин.

– А то! Всё путем! – автоматически повторял Афганыч. – Круто! Без вопросов!

И пока Барин разливался, председатель с ухмылкой отмечал про себя:

– Во поет, собака…

Что же касается настоящей собаки, дворняги Бюлюма, то у него оказалось свое понимание о шике. Он предпочел спать у входа в элитное жилье. И как Барин ни уговаривал пса, в ответ он всегда получал категорическое «нет». Тем не менее это не мешало Барину бесконечно мучить собак душеспасительной заботой: им делали то уколы, то клизмы, то операции. Бюлюм бегал по участку, сверкая дорогими коронками, а Ман-га время от времени к парной телятине получала от хозяина бокал французского вина. После всех манипуляций Барин гордо озвучивал окружающим затратную стоимость, снова и снова доказывая, что деньги для моряков – пыль!

Неизвестно, были ли благодарны ему собаки, но в том, что собака – друг человека, Барин убедил всю округу. Он был им настоящим другом.

Был ли он другом кому-либо еще? Вот это вопрос! Друзей он, конечно, имел, но рано или поздно все они отходили на безопасную дистанцию. А были золотые времена, когда в одно жаркое лето они с Филей брели по обмелевшей реке с чашками горячего чая и вели философские беседы. Река сверкала, как лунная дорога, и напоминала ту самую, по которой степенно шагали Понтий Пилат и Иешуа. На протяжении двухсот метров беседа текла как река, по которой они шли, обернутые полотенцами, а река вилась, как веревка, у которой всегда есть конец. И конец наступил. Задушевное времечко сменило полнолуние. С мягким лунным светом на Филю опустился жесткий воспитательный наезд, от которого он интеллигентно отказался. Дружбу Филя уважал, но неистовые приседания вокруг тотемного столба не приветствовал.