Хофмейстер сел на кровати, на своей половине. Он посмотрел на балконные двери. Из соседского сада доносились детские голоса.

— Вот и все, что от нас осталось, — сказала она и подошла к нему. — Не слишком много, да? Но мой зверь податлив, мой зверь иногда доводит меня до безумия, такой он ненасытный. И твой зверь все еще жив, Йорген. Он все это время ждал только меня. Можешь ничего мне не говорить. Я сама все знаю. Он все это время ждал только меня.

Она легла животом к нему на коленки. Он все еще слушал детские голоса, но теперь к ним добавился плач. Кто-то упал. Они часто падали, соседские дети, они были еще маленькие и неугомонные.

Он положил левую руку на джинсовую мини-юбку своей старшей дочери, на задницу своей супруги, которая сбежала от него на лодку к любовнику. Вот и вся история, миф о его жизни.

— Я такая вульгарная, — сказала она шепотом. — Такая жутко вульгарная, тебе должно быть ужасно стыдно из-за этого.

Хофмейстер задумчиво поглаживал ее по заднице, как гладят кота, задремавшего на коленках.

— Я плохо себя вела, — прошептала она. — Я всегда была такой непослушной. Я — твоя фантазия. Ты всегда мечтал только обо мне. Я — твоя мечта, и ты можешь ко мне прикоснуться, Йорген. Вот почему я вернулась. Потому, что я твоя фантазия. Скажи это. Скажи, что я твоя фантазия.

— Да, — сказал он. — Ты моя фантазия. И я могу к тебе прикоснуться.

Он подтянул юбку, не принадлежавшую его супруге, чуть выше. Собрав все силы, на которые только способен человек, охваченный смертельным ужасом, он опустил правую ладонь на ее ягодицы и почти одновременно сказал:

— Меня отстранили.

Она не разобрала его слов.

Он снова шлепнул ее по заднице, все еще в ужасе, и сказал:

— Меня отстранили. Я лишний. Упразднили. Отстранили. А теперь я буду тебя отстранять.

Она все равно ничего не поняла, сползла с его коленок и поправила юбку дочери. Как будто целомудренность вдруг тоже оказалась очень важной.

— Что ты там кричал? — спросила она. — Я ничего не разобрала. Что ты говорил?

— Ничего.

— Ну прости, — сказала она и погладила его по голове.

— В чем дело?

Он так и сидел на кровати. Она могла бы опять улечься к нему на коленки. Игра могла продолжаться, как будто они и не прерывались. Как будто они не прерывались на эти годы.

— Извини меня, — сказала она.

— За что тебя извинить? Ты ничего не сделала.

— Ничего не получится.

— Чего?

— Вот этого.

— Как это? Чего не получится?

— Не получится перепихнуться.

Он встал с кровати и поправил покрывало. Хоть оно и лежало точно так же, как и до этого.

— Это была ошибка, — сказала она. — Я ошиблась. Мне очень жаль. Мы же друзья, правда? Я бы хотела, чтобы все было по-другому, я бы хотела, чтобы у меня получилось, но у меня не получается. Я не могу. Я не могу с тобой трахаться. Больше не могу. Прости меня.

Она поцеловала его куда-то в шею.

— Тут ничего не поделаешь, — сказала она. — Но ты вызываешь у меня отвращение. Я просто забыла. Я совершенно об этом забыла, но вдруг вспомнила. Вдруг я все вспомнила. Как только ты ко мне прикоснулся. Вот тут. — Она показала, где он к ней прикоснулся.

— Ничего страшного, — сказал он. — Я же тебя предупреждал.

— Мне так жаль, — шепотом сказала она. — Что я не смогла тебе помочь. Я хотела бы тебе помочь.

Они стояли напротив друг друга. Она запустила руки в волосы. Потом подошла и открыла балконные двери. Воздух на улице до сих пор был горячим.

— Мне не надо помогать, — сказал Хофмейстер. — Я не нуждаюсь ни в чьей помощи.

Она любовалась видом на сады прекрасного юга Амстердама, а он стоял в трусах в собственной спальне и задавался вопросом, что он тут делает, кто им управляет, каких демонов он слушается.

— Ну ладно, — сказала она. — Поцелуй меня, чтобы я знала, что ты не сердишься.

Она быстро подошла к нему, быстро обхватила руками его голову, и они вдруг стали целоваться. Десять секунд, двадцать. Они целовались как в прошлом. Нет, еще горячее, чем в прошлом. Они целовались так, будто пытались вырвать друг друга из лап смерти. И на мгновение, на эти секунды, пока длился их поцелуй, все стало как раньше. Где-то в прошлом спряталась их жизнь, и вдруг она вырвалась на волю, как будто хотела напомнить Хофмейстеру, что она у него была, чтобы он не смел забывать, чего он лишился.

Он тихонько оттолкнул ее.

— Довольно, — сказал Хофмейстер. — Мне нужно заняться праздником.

Она еще глянула на него с любовью, как когда-то, в самом начале, в том проклятом начале. А потом спросила:

— У тебя не найдется пилочки? Я хотела привести в порядок ногти.

В этот момент раздался звонок в дверь.

Он уставился на супругу, прислушиваясь ко всем звукам в своем собственном доме, где-то открылась дверь, другая дверь захлопнулась — двери в сад были открыты, — но больше ничего. Тишина. Никто не пошел открыть дверь первому гостю.

Его охватила паника.

Он натянул штаны и со всех ног помчался вниз по лестнице.

— Йорген! — крикнула ему вслед супруга.

Но ему было не до нее. У него было полно дел.

Праздник начался. Наконец-то.

Он резко — из-за спешки и стресса он еще и поранил палец — распахнул входную дверь. На пороге стояла она. Первая гостья. Лицо было знакомое, даже очень знакомое, проблема была не в этом. Он не мог вспомнить, как ее зовут.

Он почему-то показал на нее пальцем.

— География, — сказал он. — Вы преподаете географию, верно?

Женщина, которая стояла перед ним, довольно молодая женщина, не старше тридцати, покачала головой:

— Фелдкамп, — сказала она. — Моя фамилия Фелдкамп. Биология.

Только тут до Хофмейстера наконец дошло, как он выглядел. Он показывал окровавленным указательным пальцем на преподавателя своей младшей дочери, на совершенно чужого человека. Он немедленно убрал руку за спину.

— Конечно-конечно. Простите меня, пожалуйста. — Он хлопнул в ладоши. — Биология. Как я мог забыть? Биология, юфрау Фелдкамп, конечно же. Мы же часто виделись. В последний раз…

Она опустила глаза, и он проследил за ее взглядом. Только в этот момент он увидел свои босые ноги и в этот же момент — голый живот.

— О господи… — выдохнул он.

— Что случилось?

— Прошу меня извинить!

— За что? — поинтересовалась юфрау Фелдкамп.

— За это. — Он показал на свой живот. И на голую грудь.

— Ничего страшного.

— Я принимал душ и тут услышал звонок, а мои дочери… — Он прокашлялся. — Мои дочери куда-то запропастились.

— Может, я пока прогуляюсь? Я с удовольствием еще пройдусь. На улице прекрасная погода. У меня дурацкая привычка приходить слишком рано. Я слишком рано?

— Вы совсем не рано! Вы как раз вовремя.

Он взял ее за руку и втащил в дом. Левой рукой он закрыл входную дверь.

Только спустя несколько метров его осенило, что втаскивать в дом педагогов своего ребенка — не очень учтиво. Практически перед дверью в гостиную он резко отпустил ее и сказал:

— Я снова должен принести вам свои извинения.

— За что на этот раз? — снова удивилась юфрау Фелдкамп.

— За что, что так невежливо с вами обошелся.

— Ой, да ничего страшного. — Она весело, но сдержанно посмеялась. — Мне даже приятно, когда со мной иногда обходятся так сурово.

Он посмотрел на нее неуверенно. Не только оттого, что был полуголый, но еще и потому, что ему показалось, будто она над ним подтрунивает.

— Простите, я сам не свой, — сказал он. — Это все из-за жары, праздника, прощания со школой. Ведь Тирза уезжает путешествовать по Африке, вы же знаете.

— Со всеми бывает. Было бы скучно, если бы мы все всегда были исключительно самими собой, господин Хофмейстер.

Он посмотрел на нее изучающе. Потому что хотел понять, действительно ли она так считает, чтобы избавиться от гадкого чувства, что над ним подтрунивают. К счастью, он постепенно осознал, что полуголые мужчины — это еще не катастрофа, в этом ведь нет ничего ужасного. Полмира ходит в таком виде. И нечего тут беспокоиться.