* * *

Высокий худой мужчина представился Петром Андреевичем. Он был представителем посольства СССР в Великобритании. Как я это поняла? Ну, у меня нет других вариантов перевода слов «ГрейтБритн» и «ЮСЭСЭСЭР».

 — Здравствуй, Аня. Я здесь, чтобы задать тебе несколько вопросов. Доктор сказал, что ты уже идёшь на поправку?

 — Да, — хрипло ответила я.

 — Можно я присяду? — мужчина устроился на стуле и продолжил: — Скажи, что ты помнишь последнее?

 — Ничего, — тихим голосом сказала я и отвернулась, чтобы скрыть подступающие слёзы.

 — Не расстраивайся. Доктор сказал, что ты совсем не говоришь по-английски. Это так?

 — Да.

Петр Андреевич принялся что-то говорить на английском двум другим людям, находящимся в палате. Как я узнала позже, это были доктор и представитель опеки.

 — Как тебя зовут? — спросил он.

Оу, дядя, ты же сам мне сказал.

 — Аня, — кротко и смиренно ответила я.

 — А маму?

 — Не знаю, — в носу захлюпало.

 — А папу?

 — Не знаю, — на этот раз слёзы хлынули из глаз неудержимым потоком.

Те двое, что тоже находились в палате, начали что-то быстро-быстро говорить, а мои слезы продолжали капать на белый пододеяльник.

Доктор в приказном порядке что-то требовала от Петра Андреевича, а вторая женщина села ко мне на кровать и обняла. Она гладила меня по голове и что-то говорила на английском мягким и успокаивающим голосом.

Мужчина и женщина вышли, а я продолжала рыдать, оплакивая свою прошлую жизнь, мечты о бизнесе, маленькую, но уютную квартирку в Москве, хороня в своей памяти Анну Николаевну Кравцову. Мои всхлипывания постепенно сходили на нет. Обнимая эту незнакомую женщину, я незаметно уснула.

Петр Андреевич приходил ко мне на протяжении двух недель. Как на работу. Впрочем, это и было его работой. С его помощью я узнала, что теперь меня зовут Анна Николаевна Морозова. Мне восемь лет. Родилась я в восьмидесятом году, в начале июля. Я гражданка Великобритании, а вот мои родители были депортированы из СССР, но из-за бюрократических проволочек не лишены гражданства. Теперь перед посольством встала дилемма — забрать меня в Союз или оставить в Англии. Почему? Наличие советского гражданства у моих родителей и потепление отношений с Западом давало им некоторые рычаги, чтобы осуществить эту идею.

Посольство СССР оплатило моё пребывание в госпитале, и именно поэтому меня продолжали лечить и не бросали. Честно говоря, я не очень поняла, каким образом меня хотят забрать и почему, но факт оставался фактом — если я скажу «да», то завтра же меня отправят в Москву.

Мне вспомнился рассказ одной моей клиентки. Она росла в детском доме в период лихих девяностых. Возле интерната часто гулял прилично одетый мужчина. Он звал девочек к себе домой — покушать конфет, поиграть в куклы, попробовать колбаску. Думаю, никому не надо объяснять, в какие игры играл этот дядя с малолетками? Так вот, дети дрались друг с другом за возможность пойти ночевать к нему.

Знания дальнейшей судьбы Советского Союза и наличие взрослого ума в данной черепной коробочке дали мне полное право отвечать твёрдое «нет» на все попытки представителей советского государства забрать меня.

Уже потом я узнала, что оплачено было не только моё лечение, но и ещё тридцати детей, чьи родители являлись бывшими гражданами СССР. Часть из них уехали на родину предков. Союз зарабатывал очки на политической арене. Вот так, на детских судьбах, строилась большая политика.

* * *

В больнице я провела почти четыре месяца. Пока моё новое тело не набрало вес и не научилось вполне сносно говорить по-английски, никто меня не выписал. Да и после выписки я почти год каждый месяц приходила к доктору. Память ко мне так и «не вернулась». Врачи назвали это ретроградной амнезией. Таблицу умножения я помнила, названия частей тела тоже, могла назвать планеты Солнечной Системы, знала, как пользоваться туалетом и держать ложку, но вот воспоминания о родителях словно ластиком стёрли. Я не знала, как раньше жила Анна Морозова.

А жила девочка хорошо — с мамой, папой и собакой. Ходила в школу, училась на отлично, вышивала и выращивала цветочки. Жили они на съёмной квартире в центре Лондона. Сосед по этажу напился и заснул с сигаретой в кресле. Начался пожар. Родители Анечки задохнулись, а девочку буквально вытолкнула из горящего дома собака, которая позже скончалась в ветеринарной клинике. Сгорело всё — деньги, документы, вещи. У девочки установили тяжёлую степень отравления угарным газом и сотрясение мозга, начали лечить. То есть, из вещей у меня только больничная сорочка. Н-да, не густо. И что теперь делать?

Ответ на этот вопрос мне дали органы опеки или как их там. Мою судьбу давно уже решили. Каждый день ко мне приходила та женщина, у которой я рыдала на груди. Её звали миссис Бантли. Чуть полноватая, с кудрявыми седыми волосами, она мне напоминала добрую тетушку из детских сказок, которая кормит вкусным супом и пирогами. Система работы с сиротами в России и Англии отличается как небо и земля.

О моём здоровье справлялись каждый день. Приносили новые игрушки и книги, покупали новую одежду. Да, пусть это были самые дешёвые вещи, но новые! И это всё для меня одной. Миссис Бантли помогла мне освоить язык и приносила разные вкусности, которые разрешал врач. Оказалось, такая ситуация у всех сирот, лишившихся обоих родителей, а ко мне было особое отношение, как к ребёнку, в котором заинтересовано другое государство. Женщина принесла мне набор для вышивки, краски и альбом, настольные игры.

Первые две недели после пробуждения я почти не ходила. Состояние моих ног точно охарактеризовала ведьма из Русалочки: «Каждый шаг — боль. Каждый шаг — боль. И не вскрикнуть!» Возвращать мышцам подвижность оказалось очень больно. Ходить меня учили заново. Лечащий доктор не знала, каким образом объяснить данную проблему с медицинской точки зрения. По результатам обследования с ногами и позвоночником всё было в порядке. Моим случаем заинтересовались частнопрактикующие врачи. Сошлись во мнении, что угарный газ что-то повредил в мозгу, и мы имеем такие последствия. Ну, не рассказывать же им, что старые привычки конфликтуют с новым телом. Я привыкла к другому весу, росту, питанию, а тут тело восьмилетней соплюшки.

Время в больнице прошло очень плодотворно.

Во-первых, теперь я более-менее говорю по-английски, а также читаю и пишу. Во-вторых, я теперь знакома с кучей медицинского персонала, в частности, в хороших отношениях с заведующей детским отделением миссис Конел. Ей понравилась маленькая и тихая девочка, скромно вышивающая в уголочке игровой комнаты, которая, в отличие от большинства других пациентов, не орала, не пищала и не ревела, стойко перенося все процедуры. Практически все вышитые картинки я оставила в госпитале. Не без гордости могу сказать, что теперь они украшают стены и постельное белье детского и взрослых отделений.

Первый раз взглянув в зеркало, я была шокирована. Маленькая, тощая, бритая. А кожа так вообще с синюшным оттенком. Господи, из какого концлагеря выпустили этого ребёнка? Потом долго ревела, вспоминая свою прошлую жизнь и внешность. Утешали всем отделением. Маленький Деннис Криви подарил свою конфету, а навещавший его брат Колин на следующий день принёс красивый белый платок с роскошными цветами. Смущаясь и краснея, он пояснил, что в магазине ему и родителям сказали, что их носят в России. Я поблагодарила мальчика и его родителей, пусть и на ломаном английском, зато искренне. Потом не раз добрым словом я вспоминала этот подарок — от него веяло теплом и заботой.

Волосы росли быстро, и к моменту выписки я уже щеголяла белокурой шевелюрой почти до плеч. Доставшуюся мне внешность можно описать одним словом — порода. Тонкий нос, алые губы, синие-синие глаза и белые волосы. Белой была не только голова, но и ресницы с бровями.

Свою прошлую специализацию — пошив одежды — я реализовала и здесь. Шила, конечно, пока для кукол. Персонал был доволен, миссис Бантли всё поражалась тому, что мне совершенно не жалко отдавать другим детям свои изделия. А я всего лишь пыталась вернуть былую подвижность своим пальчикам.