— Ликвидировать социальные различия может лишь социализм в его марксистском понимании. Это вы имели в виду?
— Нет! — обрезал Наттер и начал объяснять почему.
Я подивился ловкому ходу его размышлений. Он утверждал вещи, которые были заведомо неприемлемы для конголезцев, но делал он это так, что диву даешься. Кто же ходил в наставниках у мистера Наттера? Я думаю, что его учителем был пожилой сухопарый священник лет шестидесяти. Он носил рясу и ездил по Киншасе на велосипеде. Священник, представитель «Ордена белых отцов», обладал большими знаниями. Ими и опытом он охотно делился с бизнесменом, который к тому же был его земляком: оба из штата Луизиана.
Миссионеры появились в Конго почти одновременно с солдатами, геологами и купцами. Они быстро вошли в доверие к окружающим. Я знал, что «белый отец» вечерком приходит в кафе, которое находится рядом с магазином сувениров. Однажды мы разговорились. Я спросил его, что он думает о будущем Конго. Тогда-то я и понял, что отец, которого я много раз видел на улице, — человек незаурядный. Лет семь он изучал родо-племенные отношения, долго жил среди племени мангбету… Побывал в соседних странах. Наконец пришел к выводу (правда, не он один), что для африканцев восстановление родо-племенных отношений, возврат к ним станет благом.
— Но ведь как раз наоборот. Это был бы шаг назад, — высказал я сомнение, — ведь родо-племенные отношения основываются на примитивных орудиях труда, они консервируют отсталость, преграждают путь к прогрессу.
— Вы правы, — улыбнулся «отец белого ордена». — Господин Наттер тоже считает, что эта философия в таком виде не годится. Она не увлечет людей, особенно интеллигенцию. Надо найти что-то среднее. Если тому же племени дать тракторы, оно сможет перепрыгнуть эпоху раннего капитализма с его эксплуатацией и построить, если хотите, социализм. Важно сейчас выяснить, как можно сочетать «племенной социализм» с концепциями «свободного предпринимательства», «равных возможностей».
Вот, оказывается, как хотел мистер Наттер ликвидировать социальные различия! Бизнесмен из США проповедует известную «теорию станков», которая якобы должна преобразовать общество. Достаточно, мол, построить автоматические линии и посадить крестьянина на трактор. А общественные отношения менять не обязательно. И неважно, откуда идут станки и чем обусловливаются их поставки. Типичный пример демагогии неоколонизатора.
Эти рассуждения — для публики. А на деле американцы предпринимают совершенно конкретные шаги для своего утверждения в Конго. Сейчас им нужно окончательно вышибить бельгийцев. Ради этого, по их мнению, стоило не только создать свою базу ВВС в Катанге (об этом проекте писали газеты), но и позволить себе порассуждать об «особом», «африканском» пути.
А Конго по-прежнему песет свой «катангский» крест Оно сбросит его лишь тогда, когда иностранные монополии вынуждены будут окончательно отступиться от Катанги.
…На порогах река Конго бурлит: скорость воды бешеная. Бревно крутится, как соломинка, разбрасывая щепы. За порогами — заводь, окруженная скалами. У берегов приютились пироги. На черном валуне сидит человек, опустив голову на руки. Он о чем-то думает. Человек похож на того, кого я встречал в гестхаузе «Отрако». Вечером я не спросил мужчину, был ли он у порогов. Он опять заказал «Огненный поцелуй». На его шее по-прежнему блестел миниатюрный катангский крест. Говорят, что такие медальоны выдавали наемникам за каждого сотого убитого конголезца. Неважно кого — мужчину, старика или ребенка. Ясно, что этот человек не был другом Африки. Наоборот. Он оставил там черный след. Вместе с другими такими же, как он, авантюристами, которые заставляли Конго нести крест — крест страданий и боли.
Сейчас страна живет под свободным флагом, национальное возрождение ее становится фактом, И все же чувствуется: колонизатор не ушел окончательно. Собеседник в гестхаузе «Отрако» — явно преступник, но ом на свободе. Обзавелся домиком и собаками, транжирит деньги. Он пока что вне зоны гнева африканцев. Потому что гнев этот и рост самосознания нейтрализуют разными способами и «белый отец», и «добрый» владелец «леопардов», и чиновник, работающий на иностранную компанию.
И все же у человека с катангским крестом на шее в глазах тревога. Век последних колонизаторов пришел. Они, правда, еще сильны, хитрости у них хоть отбавляй, и коварства, и наглости. Тем и держатся. Но перелом наступил.
В одной глухой конголезской деревушке мне рассказывали, что члены этого племени начали поклоняться., транзисторному приемнику. Раньше поклонялись тамтаму. Они обязательно пока еще чему-нибудь поклоняются. Пусть приемнику. Но когда я был в деревне, по этому приемнику слушали передачу о военных действиях партизан Анголы. Слушали ее всем селением.
Когда отступает саванна…
Браззавиль закрыт от экваториального солнца зеленой шапкой деревьев. Под этой шапкой, украшенной яркими цветами, течет спокойная и размеренная жизнь. Медленно скользят автомобили. По воскресеньям, в полдень и в дождливую погоду город пустеет. И только вечером у кинотеатров появляются люди.
Браззавиль резко отличается от города, раскинувшегося на противоположном берегу Конго, — Киншасы. Как-то эти города назвали близнецами. Неверно! Их разделяет не только река.
Киншасу растил крупный, чванливый бизнес. Браззавиль же, не имея в «сундуках» ни меди, ни урана, а располагая всего лишь небольшими запасами железа, олова, цинка, фосфатов, не мог быстро расти ни вверх, ни вширь. В Браззавиле много голубей. В Киншасе их тоже немало. Но вся разница в том, что голуби в Киншасе не ночуют, а перелетают через реку на правый берег: говорят, что это из-за ДДТ, которым с самолетов регулярно посыпали улицы, дабы горнозаводчиков не беспокоили мухи, тараканы и комары.
Если выехать из Браззавиля, то уже на двадцатом километре даже на очень издерганного заботами человека снизойдет удивительное спокойствие: холмы Африки навевают думы о благодатном крае, лишенном волнений, страстей и переживаний… Убегает вдаль дорога, местами красная, местами желтая — такая здесь земля. Мелькают хижины под соломенной крышей с нарисованными окнами, нарисованными потому, что стекло здесь еще предмет роскоши… Рядом с хижинами на абсолютно голой земле (траву выбивают, чтобы легче было увидеть змею) разгуливают поросята. Женщины с тазами или связкой дров на голове, с ребятишками за спиной останавливаются и приветливо машут руками вслед автомобилю… И снова сочная, зеленая трава в метр высотой забором стоит вдоль дороги… Где-то между двумя городками, Лудима и Кинкала, мы остановились. Мгновенно нас окружили ребятишки. Один из них держал книжку, и я спросил, в каком классе он учится.
— В третьем, — ответил мальчик.
— А ты учишься? — спросил я другого.
— Нет, работаю на железнодорожной станции. И получаю девятнадцать тысяч франков в месяц.
Гордость, с которой говорил пятнадцатилетний рабочий о своей заработной плате, понятна. Тогда в Конго было еще много безработных. В среднем за работу по найму получают восемь-девять тысяч франков.
Когда говорят о трудностях в африканских странах, то часто объясняют их скудностью государственной казны, отсутствием квалифицированных рабочих кадров, нехваткой инженеров, учителей, опытных экономистов и организаторов производства. Все это верно. Также верно и то, что корни бед и трудностей нужно искать в колониальном прошлом. Но было бы ошибкой все трудности объяснять только этим, относить их за счет прошлого.
В Народной Республике Конго, с территорией 345 тысяч квадратных километров и населением в миллион человек, промышленность развита слабо: один сахарный завод, один рыбоконсервный, табачная фабрика, небольшие маслобойные и деревообрабатывающие предприятия. Но даже они, как и в Республике Чад, находились в чужих руках. Конечно, при первом президенте, Юлу, иностранным компаниям жилось значительно вольготнее. Бывший аббат отличался не только любовью к шампанскому, — он делал все, что говорили ему его хозяева — западные монополии.
