Когда мы уезжали, девушка заплакала. Тогда-то Марсель и задал этот мучительный вопрос о справедливости. Видно, парень давно уже думает об этом.

Сверкало на ладони золото. Марсель говорил о своей службе во Вьетнаме. И тут подошел юноша лет девятнадцати.

— Знакомьтесь, — сказал Марсель, ссыпая крупинки в мешок, — это Жильбер. Сын Моиза Чомбе.

Вот так встреча! В памяти почему-то возник магазин сувениров на центральной улице Киншасы. В нем, чеканка по катангской меди. Сюжеты разные, разная работа. Одна пластина поразила меня больше всего: на ней были изображены маски — мужская и женская. Традиционные маски для ритуальных обрядов. Обычные Необычно было только то, что внизу мелкими буквами выбито: «Сердце — родным, душу — богу, жизнь родине». Знающий человек, оглянувшись, сказал нам, что такие маски чеканщики делали в память горняков, погибших на медных рудниках и урановых шахтах Катанги, в память жертв, павших от белых наемников Шрамма. Известно, с кем был отец Жильбера, и поэтому нет надобности об этом говорить. Катанга с ее медью, золотом, ураном была хуже, чем Клондайк. Там золото убило в людях все человеческое. Таких, как Дрейк и его хозяин, в Катанге было много. Они, кстати, обеспечивали золотом своих полковников, которых нанимали для карательных экспедиций.

Я не мог расспрашивать об этом Жильбера, выражение глаз которого было похоже на то, какое я видел в Каире у сына Патриса Лумумбы. Мне хорошо известна политическая биография отца Жильбера. Да и нетолько мне. Видимо, поэтому к пареньку относились сначала настороженно, даже враждебно. Теперь — как к другу. Мать Жильбера, его сестры и братья живут в Киншасе. «Да, — подтверждает он, — отец писал мне письма. Иногда присылал деньги». Он умолкает. У меня к нему тысячи вопросов. Но я не задаю их. В конце концов парень мог бы учиться геологии в Катанге, но вот приехал сюда, где работает в государственной компании вместе с советскими специалистами. Жильбер улыбается, он просит прощения и возвращается к насосу.

На обратном пути мы остановились в доме почтальона — он здесь заодно и сторож, и сборщик налогов, и владелец маленькой лавки. Несколько домов в горах, даже от Сунды далеко. Почтальон вместе с тремя своими женами пьет чай. Пригласил и нас. Марсель (он мечтатель!) рисует картину, как откроют здесь, в Сунде, огромные запасы золота и как потечет оно в валютные закрома республики: «Вот тогда мы отольем из золота бюст камарада Ивана». Иван Сергеевич улыбается шутке.

Последний снимок Марсель предложил мне сделать на перекрестке дорог — это почти у самой Сунды. На столбе дощечка с надписью «Эссен — 8465 км, Люксембург — 7783 км, Франкфурт — 8254 км». Когда-то западные концерны хотели построить здесь электростанцию. Наняли инженеров. Но события в Африке начали развиваться так, что концерны решили забросить дело — они не надеялись на сверхприбыли в случае социальных перемен, они не надеялись обеспечить себя золотом. Инженеры уехали — ведь это не Клондайк. Теперь сюда едут люди, движимые другими чувствами. Теперь на их месте стоит Иван Сергеевич Сущенко. Он стоит на земле, куда высаживались принц Жоэнвилль, который перевез с острова Святой Елены тело Наполеона, Поль дю Шаилю, открывший горилл, леди Мари Кингсли, английская исследовательница. Это были первые охотники за богатствами Экваториальной Африки. Блистательный Бразза закрепил их «победы», и в Конго потянулись дельцы «в чистом виде» — торговцы, лесопромышленники, золотоискатели. Эти люди виноваты в том, что до сих пор продают чикумби, — скажете, не рабство? Они отказались строить электростанции, увезли всю документацию по геологоразведке.

Иван Сергеевич Сущенко со своим

помощником недалеко от Сунды

На ладони Марселя — желтые крупинки. Он выдержал их блеск, так же как и его друзья по прииску № 20, потому что этому золоту он хочет дать другую судьбу.

Мы возвращались в Пуэнт-Нуар. Бил колокол собора. Мелодичный звон несся над Авеню генерала де Голля, над чистеньким городом из прочных, красивых домов, над бухтой, рыбными ресторанчиками, молельными домами и ночными клубами. Бил колокол, который раньше приветствовал охотников за легким счастьем. Краснел от заходящего солнца океан. А на его берегу стояли двое: камчадал Иван Сергеевич и молодой старатель конголезец Марсель.

* * *

Всего не уместить в маленькой книжке. В путевых блокнотах у меня масса записей о встречах и беседах с нашими людьми. Вот еще несколько коротких историй.

Льды в субтропиках

Настроение было прескверное. Поначалу Триполи встретил неприветливо^[2]: в аэропорту разрыли чемоданы, долго не давали визу. По дороге прицепился «хвост». Ладно бы ливийский. Нет же! — американец с базы ВВС США «тащился» до самой гостиницы.

Я шел по улице. Вижу очередь из подростков. Пожилой парикмахер сплюнул с гадливостью: «Официально дома свиданий запрещены, но вот — пожалуйста». Противно. Европеец фотографирует девочку. То поставит на ее голову кувшин, то снимет. Так раз десять.

И вдруг я вижу — стоит в порту корабль, наш, советский. Спешу к нему! Показываю паспорт. Капитан принимает меня очень радушно, показывает машинное отделение, службы. Из беседы узнаю, что многие из экипажа учатся заочно. Потом кают-компания, борщ со сметаной, черный хлеб, вареники. На палубе, раскален ной, как утюг, — матрос, голый по пояс, в тапочках с толстой подошвой. Он рисует. Смахнет пот. Кисть в краску — и на холст. А на холсте корабль, пробирающийся сквозь льды. Художник родом из Архангельска.

Памятники при жизни

Госпиталь под Бамако. Встречают наши врачи. Светлана Федорова и Валерий Беспалов. Оба комсомольцы. Идем по палатам. На койке парень. У него тяжелая и распространенная в Мали болезнь: под кожей червь, длинный и тонкий. Валерий подходит. Осторожно, медленно поворачивает палочку — четверть оборота… еще… половина… проступает пот… Оборот’ На сегодня процедура окончена. Червь извлечен на миллиметр. Такая операция повторяется каждый день. Так будет до тех пор, пока не вытащат червя. Обычно в госпитале таких больных не лечат. Но Светлана и Валерий принимают и их.

В центре Бамако есть торговые ряды. Там же темные комнатки. Резчики по дереву создают изящные скульптурки — женщин, оленят, воинов. В одной из мастерских я вдруг увидел знакомые черты. Взял из рук резчика головку. Да это же Светлана! Наш врач. Мастер улыбнулся: «Много заказов на этот памятник».

«Выдюжим»

Поехали в университет Лованиум. От Киншасы примерно километров двадцать — двадцать пять. Его выстроили на высоком холме. Прекрасный вид на город, реку Конго, даже Браззавиль можно рассмотреть. Католическая церковь. А вот и общежитие. Стучимся. Вдруг из-за двери русская речь. Открывают. Видим, четверо играют в шахматы, рядом «Беломорканал», фотоаппарат ФЭД. Это наши летчики.

Знакомимся. Оказывается, прилетели из Сомали. По просьбе организаторов Ассамблеи Организации африканского единства привезли делегатов. Сначала разговоры об Ассамблее, о Лумумбе. Потом мы расспрашиваем, как идет работа в Сомали.

Сидели допоздна. Только в конце узнали, что не отдыхают ребята третьи сутки. Рейс за рейсом. Просим прощения. В ответ бесшабашное: «Ничего… Выдюжим».

Стрела

Дом как дом, на окраине Найроби, но в густонаселенном районе. Однажды пришло письмо: «Уезжай или убьем». Комиссар полиции заверил, что это сумасшедший, что ничего страшного не случится.

…Товарищ писал. До позднего часа. Сменился третий «оркестр» обитателей саванны. Пора спать. Он подошел к окну, чтобы закрыть его. Вдруг свист и острая боль. Добрался до телефона. Приехал врач. Вынул из груди стрелу и сказал: «Вам повезло трижды — стрела без яда, вошла ниже сердца, была пущена с небольшого расстояния, поэтому не набрала скорость». Два года еще прожил в Кении мой друг. Он говорит: я люблю кенийцев, конечно, есть среди них… Но их меньшинство.