— Я бы искренне пожалел об этом, — сказал Черный Рыцарь, — я у него

в долгу за гостеприимство и за веселую ночь, проведенную в его келье. Пойдем назад, к развалинам замка; быть может, там что-нибудь узнаем о нем.

332

айвенго

Только он произнес эти слова, как громкие возгласы йоменов возвестили

приближение того, о ком они беспокоились. Богатырский голос монаха был

слышен еще издали.

— Расступитесь, дети мои! — кричал он. — Шире дорогу вашему духовному отцу и его пленнику! Ну-ка, еще раз! Здоровайтесь погромче! Я возвратился, мой благородный вождь, как орел с добычей в когтях.

И, прокладывая дорогу сквозь толпу под всеобщий хохот, он торжественно приблизился к дубу. В одной руке он держал тяжелый бердыш, а в другой — уздечку, конец которой был обмотан вокруг шеи несчастного Исаака.

Бедный еврей, согбенный горем и ужасом, насилу тащился за победоносным

монахом.

В одной руке он держал тяжелый бердыш, а в другой — уздечку, конец которой был

обмотан вокруг шеи несчастного Исаака

— Где же Аллен-менестрель, чтобы воспеть мои подвиги в балладе или

хоть побасенку сочинить? Ей-богу, этот шут гороховый всегда путается под

ногами, когда ему нечего делать, а вот когда он нужен, чтобы прославить

доблесть, его и в помине нет!

— Куцый монах, — сказал предводитель, — ты, кажется, с раннего утра

промочил себе горло? Скажи на милость, кого это ты подцепил?

глава xxxii

333

— Собственным мечом и копьем добыл себе пленника, благородный начальник, — отвечал причетник из Копменхерста, — или, лучше сказать, луком

и алебардой. А главное, я его избавил от худшего плена. Говори, еврей, не я ли

тебя вырвал из власти сатаны? Разве я не научил тебя истинной вере в святого

отца и деву Марию? Не я ли всю ночь напролет пил за твое здоровье и излагал

тебе таинства нашей веры?

— Ради Бога милосердного, — воскликнул бедный еврей, — отвяжите меня

от этого сумасшедшего, то есть, я хотел сказать, от этого святого человека!

— Как так, еврей? — сказал отшельник, принимая грозный вид. — Ты

опять отступаешь от веры? Смотри у меня, если вздумаешь снова впасть в без-законие! Хоть ты и не слишком жирен, все-таки тебя можно поджарить. Слушай хорошенько, Исаак, и повторяй за мной: «Ave Maria…»

— Нет, шальной монах, кощунствовать не дозволяется, — сказал Локсли. — Расскажи лучше, где и как ты нашел своего пленника?

— Клянусь святым Дунстаном, — сказал отшельник, — нашел я его в таком месте, где думал найти кое-что получше. Я спустился в подвалы посмотреть, нельзя ли спасти какое-нибудь добро, потому что хоть и правда, что стакан горячего вина, вскипяченного со специями, годится на сон грядущий и для импе-ратора, однако зачем же сразу кипятить его так много? Вот ухватил я бочонок

испанского вина и пошел созвать на помощь побольше народу. Но где же ра-зыщешь этих лентяев? Известно, их никогда нельзя найти, если нужно сделать

доброе дело. Вдруг вижу крепкую дверь. Ага, подумал я, вот, значит, где самые-то отборные вина — они в отдельном тайнике. А перепуганный виночерпий, видно, сбежал, оставив ключ в замке. Я вошел в тайник, а там ровно ничего нет.

Только ржавые цепи валяются да еще вот этот еврей-собака, который сдался

мне в плен на милость победителя. Я едва успел пропустить стаканчик вина для

подкрепления сил после возни с нечестивцем и собирался вместе с пленником

вылезть из подвала, как вдруг раздался страшнейший грохот, точно гром ударил. Это обрушилась одна из крайних башен — черт бы побрал того, кто ее так

худо выстроил! — и обломками завалило выход из подвала. Тут стали валиться

одна башня за другой, и я подумал: не жить мне больше на свете.

В моем звании непристойно отправляться на тот свет в обществе еврея, ну я и замахнулся алебардой, чтобы раскроить ему череп, да жаль стало его

седых волос. Тогда отложил я боевое оружие, взялся за духовное и стал обращать еврея в христианскую веру. И верно, с благословения святого Дунстана, семя попало на добрую почву. Всю ночь напролет объяснял я ему значение

таинств и совсем обессилел, потому что если я и прихлебывал изредка по гло-точку вина для подкрепления, так это не в счет. Вот Гилберт и Виббальд —

свидетели. Они скажут, в каком виде меня застали, я совсем обессилел.

— Как же, — сказал Гилберт, — мы и вправду свидетели. Когда мы раз-гребли щебень и с помощью святого Дунстана отыскали ход в подвал, бочонок с вином оказался наполовину пуст, еврей полумертв, а монах почти совсем

обессилен, как он говорит.

334

айвенго

— Вот и врешь, негодяй! — возразил обиженный монах. — Ты сам со своими товарищами и выпил весь бочонок и сказал, что это только утренняя пор-ция. А я — будь я еретик, коли не берег этого вина для нашего начальника!

Но это не беда. Главное, что я обратил еврея, и он понимает все, что ему говорил, почти так же хорошо, как я сам, коли не лучше.

— Слушай-ка, еврей, — сказал Локсли, — это правда? Точно ли ты отказался от своей веры?

— Пощадите меня, милосердный господин! — сказал еврей. — Я ни сло-вечка не расслышал из всего, что почтенный прелат говорил мне в течение

этой ужасной ночи! Увы, я так терзался и страхом, и печалью, и горем, что

если бы даже сам святой праотец Авраам пришел поучать меня, я и то оставался бы глух к его голосу.

— Врешь, еврей, ведь сам знаешь, что врешь! — сказал монах. — Я тебе

напомню только одно словечко из всего нашего разговора: помнишь, как ты

обещался отдать все свое состояние нашему святому ордену?

— Клянусь Богом, милостивые господа, — воскликнул Исаак, встревоженный еще больше прежнего, — никогда мои уста не произносили такого

обета! Я бедный, нищий старик, боюсь, что теперь даже и бездетный! Сжаль-тесь надо мной, отпустите меня!

— Нет, — подхватил отшельник, — если ты отказываешься от обещания, данного в пользу святой церкви, ты подлежишь строжайшему наказанию.

Сказав это, он поднял алебарду и собирался рукояткой хорошенько стукнуть несчастного еврея, но Черный Рыцарь заступился за старика и тем самым

обратил гнев святого отца на собственную особу.

— Клянусь святым Фомой из Кента, — закричал причетник, — я тебя

научу соваться не в свое дело, сэр Лентяй, даром что ты спрятался в железный

ящик!

— Ну-ну, — сказал рыцарь, — зачем же на меня гневаться? Ведь ты знаешь, что я поклялся быть тебе другом и товарищем.

— Ничего такого я не знаю, — отвечал монах, — а хочу с тобой подраться, потому что ты пустомеля и нахал.

— Как же так, — возразил рыцарь, которому, по-видимому, нравилось

поддразнивать своего недавнего хозяина, — неужели ты забыл, что ради меня

(я не хочу поминать искушения в образе винной фляги и пирога) ты добровольно нарушил свой обет воздержания и поста?

— Знаешь ли, друг, — молвил отшельник, сжимая свой здоровенный кулак, — я хвачу тебя по уху!

— Таких подарков я не принимаю, — сказал рыцарь. — Зато могу взять

у тебя пощечину взаймы. Изволь, только я тебе отплачу с такими процентами, каких и пленник твой никогда не видывал.

— А вот посмотрим, — сказал монах.

— Стой! — закричал Локсли. — Что ты это затеял, шальной монах? Ссо-риться под нашим заветным деревом?

глава xxxii

335

— Это не ссора, — успокоил его рыцарь, — а просто дружеский обмен

любезностями. Ну, монах, ударь, как умеешь. Я устою на месте. Посмотрим, устоишь ли ты.

— Тебе хорошо говорить, имея на голове этот железный горшок, — сказал

монах, — но все равно я тебя свалю с ног, будь ты хоть сам Голиаф в медном

шлеме.

Отшельник обнажил свою жилистую руку по самый локоть и изо всех сил

ударил рыцаря кулаком по уху. Такая затрещина могла бы свалить здорового