битвы!

— Что они теперь делают? — сказал Айвенго. — Посмотри опять! Теперь

не время падать в обморок при виде крови.

— Затихли на время, — отвечала Ревекка. — Наши друзья укрепляются

в завоеванной башне. Она так хорошо укрывает их от выстрелов неприятеля, что осажденные лишь изредка посылают туда свои стрелы, и то больше ради

того, чтобы тревожить их, а не наносить вред.

— Наши друзья, — сказал Уилфред, — не откажутся от своего намерения захватить замок, которое так доблестно начали приводить в исполнение.

Они уже многого достигли. Я возлагаю все мои надежды на доброго рыцаря, своим топором проломившего дубовые ворота и железные скрепы… Странно, — продолжал он бормотать, — неужели есть на свете еще один, способный на такую безумную отвагу? Оковы и скрепы на черном поле… Что бы это

могло означать? Ревекка, ты не видишь других знаков, по которым можно бы

узнать этого Черного Рыцаря?

— Нет, — отвечала еврейка, — все на нем черно как вороново крыло. Ничего не вижу, никаких знаков. Но после того как я была свидетельницей его

298

айвенго

мощи и доблести в бою, мне кажется, что я его узнаю и отличу среди тысячи других воинов. Он бросается в битву, точно на веселый пир. Не одна сила

мышц управляет его ударами — кажется, будто он всю свою душу вкладывает

в каждый удар, наносимый врагу. Отпусти ему, Боже, горе кровопролития!

Это страшное и величественное зрелище, когда рука и сердце одного человека

побеждают сотни людей.

— Ревекка, — сказал Айвенго, — ты описываешь настоящего героя. Если

они бездействуют, то лишь потому, что собираются с силами либо придумыва-ют способ переправиться через ров. С таким начальником, каким ты описала

этого рыцаря, не может быть ни малодушных опасений, ни хладнокровного

промедления, ни отказа от смелого предприятия, ибо чем больше препятствий и затруднений, тем больше славы впереди. Клянусь честью моего дома!

Клянусь светлым именем той, которую люблю! Я отдал бы десять лет жизни — согласился бы провести их в неволе — за один день битвы рядом с этим

доблестным рыцарем и за такое же правое дело!

— Увы! — сказала Ревекка, покидая свое место у окна и подходя к постели

раненого рыцаря. — Такая нетерпеливая жажда деятельности, такое возбу-ждение и борьба со своей слабостью непременно задержат твое выздоровление! Как ты можешь надеяться наносить раны другим людям, прежде чем заживет твоя собственная рана?

— Ах, Ревекка, — отвечал он, — ты не можешь себе представить, как трудно человеку, искушенному в рыцарских подвигах, оставаться в бездействии подобно какому-нибудь монаху или женщине, в то время как вокруг него другие

совершают доблестные подвиги! Ведь бой — наш хлеб насущный, дым сражения — тот воздух, которым мы дышим! Мы не живем и не хотим жить иначе, как окруженные ореолом победы и славы! Таковы законы рыцарства, мы поклялись их выполнять и жертвуем ради них всем, что нам дорого в жизни.

— Увы, доблестный рыцарь, — молвила прекрасная еврейка, — что же

это, как не жертвоприношение демону тщеславия и самосожжение перед

Молохом? 1 Что будет вам наградой за всю кровь, которую вы пролили, за все

труды и лишения, которые вы вынесли, за те слезы, которые вызвали ваши

деяния, когда смерть переломит ваши копья и опередит самого быстрого из

ваших боевых коней?

— Что будет наградой? — воскликнул Айвенго. — Как что? Слава, слава!

Она позлатит наши могилы и увековечит наше имя!

— Слава? — повторила Ревекка. — Неужели та ржавая кольчуга, что висит в виде траурного герба над темным и сырым склепом рыцаря, или то полу-стертое изваяние с надписью, которую невежественный монах с трудом может

прочесть в назидание страннику, — неужели это считается достаточной наградой за отречение от всех нежных привязанностей, за целую жизнь, проведен-1 Молох — бог солнца в Древней Финикии, Карфагене и Иудее. Молоху приноси-ли человеческие жертвы.

глава xxix

299

ную в бедствиях ради того, чтобы причинять бедствия другим? Или есть сила

и прелесть в грубых стихах какого-нибудь странствующего барда, что можно

добровольно отказаться от семейного очага, от домашних радостей, от мирной и счастливой жизни, лишь бы попасть в герои баллад, которые бродячие

менестрели распевают по вечерам перед толпой подвыпивших бездельников?

— Клянусь душою Херварда, — нетерпеливо сказал рыцарь, — ты говоришь, девушка, о том, чего не можешь знать! Тебе хотелось бы потушить чистый светильник рыцарства, который только и помогает нам распознавать, что благородно, а что низко. Рыцарский дух отличает доблестного воителя от

простолюдина и дикаря, он учит нас ценить свою жизнь несравненно ниже

чести, торжествовать над всякими лишениями, заботами и страданиями, не

страшиться ничего, кроме бесславия. Ты не христианка, Ревекка, оттого и не

ведаешь тех возвышенных чувств, которые волнуют душу благородной девушки, когда ее возлюбленный совершает высокий подвиг, свидетельствующий

о силе его любви. Рыцарство! Да знаешь ли ты, девушка, что оно источник

чистейших и благороднейших привязанностей, опора угнетенных, защита

обиженных, оплот против произвола властителей! Без него дворянская честь

была бы пустым звуком. И свобода находит лучших покровителей в рыцарских копьях и мечах!

— Правда, — сказала Ревекка, — я происхожу из такого племени, которое отличалось храбростью только при защите собственного отечества и даже

в те времена, когда оно еще было единым народом, не воевало иначе, как по велению божества или ради защиты страны от угнетения. Звуки труб больше

не оглашают Иудею, и ее униженные сыны стали беспомощными жертвами

гонения. Правду ты сказал, сэр рыцарь: доколе бог Иакова не явит из среды

своего избранного народа нового Гедеона или Маккавея 1, не подобает еврейской девушке толковать о сражениях и о войне.

Гордая девушка произнесла последние слова таким печальным тоном, который ясно показывал, как глубоко она чувствует унижение своего народа. Быть

может, к этому чувству примешивалось еще горькое сознание, что Айвенго

считает ее чуждой вопросам чести и неспособной ни питать в своей душе высокие чувства, ни высказывать их.

«Как мало он меня знает, — подумала про себя Ревекка, — если воображает, что в моей душе живут лишь трусость и низость, раз я себе позволила неодобри-тельно отозваться о рыцарстве назареян! Как бы я была счастлива, если бы Богу

было угодно источить всю мою кровь по капле, чтобы вывести из плена колено

Иудино! Да что я говорю! Хотя бы этой ценой господь позволил мне освободить моего отца и его благодетеля из оков притеснителей. Тогда эти высокомер-ные христиане увидели бы, что дочь избранного Богом народа умирает так же

храбро, как и любая из суетных назарейских девушек, хвастающихся происхождением от какого-нибудь мелкого вождя с дикого холодного Севера!»

1 Гедеон и Маккавей — полководцы Древнего Израиля и Иудеи.

300

айвенго

Она посмотрела на раненого рыцаря и проговорила про себя: «Он спит!

Истомленный ранами и душевной тревогой, воспользовался минутой затишья, чтобы погрузиться в сон. Разве это преступление, что я смотрю на него, и, может быть, в последний раз! Кто знает, пройдет немного времени, и эти

красивые черты не будут более оживлены энергией и смелостью, которые

не покидают их даже и во сне? Лицо осунется, уста раскроются, глаза нальют-ся кровью и остановятся. И тогда каждый подлый трус из проклятого замка

волен будет попирать ногами этого гордого и благородного рыцаря, и он останется недвижим… А отец мой? О мой отец! Горе дочери твоей, если она позабыла о твоих сединах, заглядевшись на золотистые кудри юности! Не за то ли

покарал Иегова недостойную дочь, которая думает о пленном чужестранце