Если бы я только представил себе, что дочь Торкиля живет в гнусном союзе

с убийцей своего отца, меч истого сакса разыскал бы тебя и в объятиях твоего

любовника!

— Неужели действительно ты заступился бы за честь рода Торкиля? —

сказала Ульрика (отныне мы можем отбросить ее второе имя — Урфрида). —

Тогда ты настоящий сакс, каким прославила тебя молва! Даже в этих проклятых стенах, окутанных загадочными тайнами, даже здесь произносили имя

Седрика, и я, жалкая и униженная тварь, радовалась при мысли о том, что

есть еще на свете хоть один мститель за наше несчастное племя. У меня тоже

бывали часы мщения. Я подстрекала наших врагов к ссорам и во время их пьяного разгула возбуждала среди них смертельную вражду. Я видела, как лилась

их кровь, слышала их предсмертные стоны! Взгляни на меня, Седрик, не осталось ли на моем увядшем и гнусном лице каких-нибудь черт, напоминающих

Торкиля?

264

айвенго

— Не спрашивай об этом, Ульрика, — отвечал Седрик с тоской и отвращением. — Так мертвец напоминает живого, когда бес оживляет бездыханный

труп, вызывая его из могилы.

— Пусть будет так, — ответила Ульрика, — а когда-то это бесовское лицо

могло посеять вражду между старшим Фрон де Бефом и его сыном Реджинальдом. То, что потом случилось, следовало бы навеки скрыть под покровом ад-ской тьмы, но я подниму завесу и на мгновение покажу тебе то, от чего мертве-цы встают из гробов и громко вопиют. Долго разгоралась глухая вражда между тираном отцом и его свирепым сыном. Долго я тайно раздувала эту проти-воестественную ненависть. Она вспыхнула в час пьяного разгула, и за своим

собственным столом мой обидчик пал от руки родного сына… Вот какие тайны прячутся под этими сводами. Развалитесь на куски, проклятые своды, —

продолжала она, подняв глаза вверх, — рухните, стены, и задавите всех, кому

известна эта чудовищная тайна!

— А ты, преступная и несчастная, — сказал Седрик, — что же сталось

с тобой после смерти твоего любовника?

— Угадывай, но не спрашивай. Я осталась здесь и жила, пока преждевременная старость не обезобразила мое лицо. И тогда меня стали осыпать оби-дами и клеймить презрением там, где прежде слушались и преклонялись передо мной. Прежде было широкое поле для моей мстительности и злобы, а тут

я была вынуждена ограничить мою месть мелкими кознями раздраженной

служанки или пустой бранью беспомощной старухи; с высоты своей одинокой башни обречена была я слушать отголоски пиров, в которых прежде уча-ствовала, или крики и стоны новых жертв насилия!

— Ульрика, — сказал Седрик, — мне кажется, что в глубине сердца ты все

еще не перестала сожалеть об утрате тех радостей, которые покупала ценою

злодеяний; как же ты дерзаешь обратиться к человеку, облаченному в эти

священные одежды? Подумай, несчастная, если бы сам святой Эдуард явился сюда во плоти, что мог бы он сделать для тебя? Царственный исповедник

имел от Бога дар исцелять телесные язвы, но язвы души исцеляются одним

лишь Господом Богом.

— Погоди, суровый прорицатель! — воскликнула она. — Скажи, что значат новые и страшные чувства, которые с недавних пор стали одолевать меня в

моем одиночестве? Почему давно минувшие дела встают передо мною, внушая

неодолимый ужас? Какая участь постигнет за гробом ту, которой Бог судил пе-режить на земле столько страданий? Не лучше ли мне обратиться к божествам

наших некрещеных предков, к Водену, Герте и Зернебоку, к Мисте и Скогуле, чем переносить те страшные видения, которые терзают меня и наяву, и во сне?

— Я не священник, — сказал Седрик, с отвращением отшатываясь

от нее, — я не священник, хотя и надел монашеское платье.

— Монах ты или мирянин, мне все равно, — ответила Ульрика. — За последние двадцать лет я, кроме тебя, не видала никого, кто бы боялся Бога

и уважал человека. Скажи, неужели мне нет надежды на спасение?

глава xxvii

265

— Я не священник, — сказал Седрик, с отвращением отшатываясь от нее

— Я думаю, что тебе пора покаяться, — сказал Седрик. — Прибегни к молитве и покаянию, и дай тебе Боже обрести прощение. Но я не могу и не хочу

оставаться больше с тобой.

— Постой еще минуту, — сказала Ульрика, — не покидай меня теперь, сын

друга моего отца. Иначе тот демон, что управлял моей жизнью, может ввести

меня во искушение отомстить тебе за твое безжалостное презрение. Как ты

думаешь, долго ли пришлось бы тебе прожить на свете, если бы Фрон де Беф

застал Седрика Сакса в своем замке и в такой одежде? Он и так уже не спускал

с тебя глаз, как хищный сокол с добычи.

— Что ж, пускай, — сказал Седрик. — Пусть он и клювом, и когтями рас-терзает меня, и все-таки мой язык не произнесет ни единого слова лжи. Я умру

саксом, правдивым в речах и честным на деле. Отойди прочь! Не прикасайся

ко мне и не задерживай меня. Сам Реджинальд Фрон де Беф не так омерзите-лен для моих глаз, как ты, низкое и развратное существо.

— Ну, будь по-твоему, — сказала Ульрика. — Ступай своей дорогой и по-забудь в своем высокомерии, что стоящая перед тобой старуха была дочерью

друга твоего отца. Иди своим путем. Я останусь одна. Зато и мое мщение будет делом только моих рук. Никто не станет мне помогать, но все услышат

о том деянии, на которое я отважусь. Прощай! Твое презрение оборвало

266

айвенго

последнюю связь мою с миром. Ведь я надеялась, что мои несчастья смогут

пробудить сострадание в моих соплеменниках.

— Ульрика, — сказал Седрик, тронутый ее словами, — ты так много вы-несла и претерпела в этой жизни, так неужели ты будешь предаваться отчая-нию именно теперь, когда глаза твои узрели твои преступления, когда тебе

необходимо принести покаяние?

— Седрик, — отвечала Ульрика, — ты мало знаешь человеческое сердце.

Чтобы жить так, как я жила, нужно носить в своей душе безумную жажду наслаждений, мести и гордое сознание своей силы. Напиток, слишком ядовитый

для человеческого сердца, но отказаться от него нет силы. Старость не дает наслаждений, морщинистое лицо перестает пленять, а мстительность выдыхается, размениваясь на бессильные проклятия. Тогда-то возникают угрызения совести, а с ними — бесплодные сожаления о прошлом и безнадежность в будущем.

И когда все остальные сильные побуждения покидают нас, мы становимся похожи на бесов в аду, которые могут ощущать угрызения, но не раскаиваться никогда… Для раскаяния здесь нет места… Однако твои речи пробудили во мне

новую душу. Правду ты сказал: те, кому не страшна смерть, способны на все.

Ты указал мне средства к отмщению, и будь уверен, что я ими воспользуюсь. До-селе в моей иссохшей груди наряду с мщением боролись еще другие страсти; отныне оно одно воцарится в ней. Ты сам скажешь потом, что, какова бы ни была

жизнь Ульрики, ее смерть была достойна дочери благородного Торкиля. Перед

стенами этого проклятого замка собралась боевая дружина — ступай, веди их

скорее в атаку. Когда же увидишь красный флаг на боковой башне, в восточном

углу крепости, наступай смелее — норманнам будет довольно дела и внутри

замка, и вы сможете прорваться, невзирая на их стрелы и пращи. Иди, прошу

тебя. Выполняй свое назначение, а меня предоставь моей судьбе.

Седрик охотно расспросил бы Ульрику подробнее о ее планах, но в эту минуту раздался суровый голос Реджинальда Фрон де Бефа:

— Куда девался этот бездельник монах? Клянусь Богом, я сделаю из него

мученика, если он вздумает сеять предательство среди моей челяди!

— Какое верное чутье у нечистой совести! — молвила Ульрика. — Но ты

не обращай на него внимания, уходи скорее к своим. Возгласи боевой клич

саксов, и пусть они запоют свою воинственную песнь. Моя месть послужит

им припевом.