— Если так, хозяйка, — сказал К., — то прошу прощения: значит, я вас не понял, дело в том, что из ваших прежних слов я сделал ошибочный вывод, как теперь

выяснилось, будто для меня все-таки существует какая-то малюсенькая надежда.

— Конечно, — сказала хозяйка, — я так и считаю, но вы опять перековерки-ваете мои слова, только уже в обратном смысле. Такая надежда для вас, по моему мнению, существует, и основана она, разумеется, только на этом протоколе.

Но, конечно, дело не сводится к тому, чтобы приставать к господину секретарю.

— А если я отвечу на вопросы, можно мне тогда видеть Кламма?

— Если так спрашивает ребенок, то над ним только смеются, а если взрослый, то он этим наносит оскорбление администрации, и господин секретарь

милостиво смягчил обиду своим тонким ответом. Но надежда, про которую

я говорю, именно и состоит в том, что вы через этот протокол как-то связываетесь, вернее, быть может, как-то связываетесь с Кламмом. Разве такой надежды

вам мало? А если вас спросить, какие у вас есть заслуги, за которые судьба пре-подносит вам в подарок эту надежду, то сможете ли вы хоть на что-нибудь ука-зать? Правда, ничего более определенного об этой надежде сказать нельзя, и господин секретарь по своему служебному положению никогда ни малейшим

274

ф. кафка

намеком об этом не выскажется. Как он уже говорил, его дело — для порядка

описать сегодняшние события, больше он вам ничего не скажет, даже если вы

сейчас, после моих слов, его спросите.

— Скажите, господин секретарь, — спросил К., — а Кламм будет читать

этот мой протокол?

— Нет, — сказал Мом, — зачем? Не может же Кламм читать все протоколы, он их вообще не читает. Не лезьте ко мне с вашими протоколами, говорит

он всегда.

— Ах, господин землемер, — жалобно сказала хозяйка, — вы меня замучили вашими вопросами. Неужели необходимо или хотя бы желательно, чтобы Кламм читал этот протокол и подробно узнал все ничтожные мелочи вашей жизни, не лучше ли вам смиренно попросить, чтобы протокол скрыли

от Кламма, хотя, впрочем, эта просьба была бы так же неразумна, как и ваша

другая, — кто же сумеет скрыть что-нибудь от Кламма? Зато в ней хотя бы

проявились бы хорошие стороны вашего характера. Но разве это нужно для

поддержания того, что вы зовете вашей надеждой? Разве вы сами не сказали, что будете довольны, если вам представится возможность высказаться перед

Кламмом, даже если он не будет на вас смотреть и вас слушать? И разве при

помощи этого протокола вы не добьетесь хотя бы этого, а может быть, и гораздо большего?

— Гораздо большего? — спросил К. — Каким же образом?

— Хоть бы вы не требовали, как ребенок, чтобы вам все сразу клали в рот, как лакомство. Ну кто может вам ответить на такие вопросы? Протокол попадает в регистратуру Кламма, тут, в Деревне, это вы уже слышали, а больше

ничего определенного сказать нельзя. Но понимаете ли вы все значение про-токолов господина секретаря и сельской регистратуры? Знаете ли вы, чтó это

значит, когда господин секретарь вас допрашивает? Вероятно, он и сам этого

не знает, все может быть. Он спокойно сидит здесь, выполняет свой долг, порядка ради, как он сам сказал. Но вы только учтите, что назначен он Кламмом, работает от имени Кламма; хотя его работа, может быть, никогда до Кламма

не дойдет, но она заранее получила одобрение Кламма. А разве что-нибудь

может получить одобрение Кламма, если оно не исполнено духа Кламма?

Я вовсе не собираюсь грубо льстить господину секретарю, да он и сам бы возражал против этого, но я говорю не о нем лично, а о том, что он собой представляет, когда действует как сейчас — с одобрения Кламма: тогда он орудие

в руках Кламма, и горе тому, кто ему не подчиняется.

Угрозы хозяйки не испугали К., но ему наскучили разговоры, которыми она пыталась его подловить. Кламм был далеко. Как-то хозяйка сравни-ла Кламма с орлом, и К. тогда показалось это смешным, но теперь он ничего

смешного в этом уже не видел: он думал о страшной дали, о недоступном жилище, о нерушимом безмолвии, прерываемом, быть может, только криками, каких К. никогда в жизни не слыхал, думал о пронзительном взоре, неуловимом

и неповторимом, о невидимых кругах, которые он описывал по непонятным

замок

275

законам, мелькая лишь на миг над глубиной внизу, где находился К., — и все

это роднило Кламма с орлом. Но конечно, это не имело никакого отношения

к протоколу, над которым Мом только что разломал соленую лепешку, закусы-вая пиво и осыпая все бумаги тмином и крупинками соли.

— Спокойной ночи, — сказал К. — У меня отвращение к любому допросу.

— Смотрите, он уходит, — почти испуганно сказал Мом хозяйке.

— Не посмеет он уйти, — ответила та, но К. больше ничего не слыхал, он

уже вышел в переднюю. Было холодно, дул резкий ветер. Из двери напротив

показался хозяин; как видно, он наблюдал за передней оттуда через глазок.

Ему пришлось плотнее запахнуть пиджак, даже тут, в помещении, ветер рвал

на нем платье.

— Вы уходите, господин землемер? — поинтересовался он.

— Вас это удивляет? — спросил К.

— Да. Разве вас не будут допрашивать?

— Нет, — сказал К. — Я не дал себя допрашивать.

— Почему? — спросил хозяин.

— А почему я должен допустить, чтобы меня допрашивали, зачем мне подчиняться шуткам или прихотям чиновников? Может быть, в другой раз, тоже

в шутку или по прихоти, я и подчинюсь, а сегодня мне неохота.

— Да, конечно, — сказал хозяин, но видно было, что соглашается он из

вежливости, а не по убеждению. — А теперь пойду впущу господских слуг

в буфет, их время давно пришло, я только не хотел мешать допросу.

— Вы считаете, что это так важно? — спросил К.

— О да! — ответил хозяин.

— Значит, мне не стоило отказываться? — сказал К.

— Нет, не стоило! — сказал хозяин. И так как К. промолчал, он добавил

то ли в утешение К., то ли желая поскорее уйти: — Ну ничего, из-за этого ки-пящая смола с неба не прольется.

— Верно, — сказал К. — Погода не такая.

Оба засмеялись и разошлись.

10. На дороге

К. вышел на крыльцо под пронзительным ветром и вгляделся в темноту.

Злая, злая непогода. И почему-то в связи с этим он снова вспомнил, как хозяйка настойчиво пыталась заставить его подчиниться протоколу и как он устоял. Правда, пыталась она исподтишка и тут же отваживала его от протокола; в конце концов трудно было разобраться, устоял ли он или же, напротив, поддался ей. Интриганка она по натуре и действует, по-видимому, бессмысленно

и слепо, как ветер, по каким-то дальним, чужим указаниям, в которые никак

проникнуть нельзя.

276

ф. кафка

Только он прошел несколько шагов по дороге, как вдали замерцали два

дрожащих огонька; К. обрадовался этим признакам жизни и заторопился

к ним, а они тоже плыли ему навстречу. Он сам не понял, почему он так разо-чаровался, узнав своих помощников. Ведь они шли встречать его, как видно, их послала Фрида, и фонари, высвободившие его из темноты, гудевшей вокруг

него, были его собственные, и все же он был разочарован, потому что ждал

чужих, а не этих старых знакомцев, ставших для него обузой. Но не одни помощники шли ему навстречу, из темноты появился Варнава.

— Варнава! — крикнул К. и протянул ему руку. — Ты ко мне? — Обрадованный встречей, К. совсем позабыл неприятности, которые ему причинил

Варнава.

— К тебе, — как прежде, с неизменной любезностью сказал Варнава. —

С письмом от Кламма.

— С письмом от Кламма! — крикнул К., вскинув голову, и торопливо

схватил письмо из рук Варнавы. — Посветите! — бросил он помощникам, и они прижались к нему справа и слева, высоко подняв фонари. К. пришлось

сложить письмо в несколько раз — ветер рвал большой лист из рук. Вот что

он прочел: «Господину землемеру. Постоялый двор „У моста“. Землемерные