я имею право быть только тут, в буфете, а не в других местах. И разве общение со мной такая уж великая честь? Тебе, конечно, все кажется по-другому, и, быть может, у тебя на это есть какие-то основания. Но именно потому ты

на это место и не годишься. Место как место, а для тебя оно царствие небес-ное, потому ты с таким жаром и берешься за все, наряжаешься, как, по твоему мнению, должны рядиться ангелы — хотя они совсем не такие, — дро-жишь от страха потерять службу, вечно воображаешь, что тебя преследуют, всех, кто, по твоему мнению, может тебя поддержать, ты пытаешься завоевать

424

ф. кафка

преувеличенной любезностью и только им мешаешь, отталкиваешь их, потому что они в гостинице ищут покоя и вовсе не желают ко всей окружающей их

суете добавлять и суету буфетчицы. Может статься, что кто-нибудь из высоких

гостей и не заметил перемены после ухода Фриды, но теперь-то они все об этом

знают и действительно скучают по Фриде, потому что Фрида, по-видимому, вела себя иначе. Какая бы она ни была в остальном, как бы она ни относилась

к своему месту, но на службе она была опытной, сдержанной, владела собой, ты же сама это отмечала, хотя и не сумела извлечь из этого пользу для себя.

А ты когда-нибудь следила за ее взглядом? Это же был взгляд не простой буфетчицы, а почти хозяйки. Все она охватывала, и каждого в отдельности тоже, и взгляд, предназначенный каждому в отдельности, был настолько силен, что

ему сразу подчинялись. Разве важно, что она, возможно, была немного худо-щава, немного старообразна, что бывают волосы и гуще, — все это мелочи по

сравнению с тем, что в ней было настоящего, и те, кому эти ее недостатки мешали, только доказывали, что им не хватает понимания более важных вещей.

Разумеется, Кламма в этом упрекнуть нельзя, и только молодая, неопытная девушка из-за неправильной точки зрения не может поверить в любовь Кламма

к Фриде. Кламм тебе кажется — и по справедливости — недосягаемым, и потому ты считаешь, что Фрида никак не могла подняться до Кламма. Ты ошибаешься. Тут я бы поверил и одним Фридиным словам, даже если бы у меня

не было неопровержимых доказательств. Каким бы невероятным это тебе ни

казалось, как бы ни расходилось с твоим представлением о жизни, о чиновни-честве, о благородстве и о влиянии женской красоты, ты все же не можешь отрицать их отношений, и как мы тут сидим с тобой рядом и я держу твою руку, так наверняка сидели и Кламм с Фридой, как будто это самая естественная

вещь на свете, и Кламм добровольно спускался сюда, в буфет, он даже торопился сойти, и никто его в коридоре не подкарауливал, никто из-за него работу не

запускал, Кламм должен был сам потрудиться и сойти вниз, а изъяны в одежде

Фриды, от которых ты пришла бы в ужас, его совсем не трогали. Ты не жела-ешь ей верить и сама не видишь, как ты этим доказываешь свою неопытность!

Даже тот, кто ничего не знал бы об отношениях Фриды с Кламмом, должен

был по ее облику догадаться, что этот облик сложился под влиянием кого-то, кто стоит выше тебя, и меня, и всех людей в Деревне, и что их беседы выходят

далеко за пределы обычных подшучиваний между посетителями и официан-тками, составляющих как будто цель твоей жизни. Но я к тебе несправедлив.

Ты и сама отлично видишь все преимущества Фриды, ты заметила ее наблю-дательность, ее решительность, ее влияние на людей, однако ты толкуешь все

неправильно, считая, что она из эгоизма старается все повернуть себе в пользу, или во зло другим, или даже как оружие против тебя. Нет, Пепи, даже если бы

у нее были в запасе такие стрелы, она никак не смогла бы выпустить их с такого малого расстояния. Она эгоистка? Нет, скорее можно было бы сказать, что она, пожертвовав тем, что у нее было, и тем, чего она могла ожидать, дала

нам с тобой возможность как-то проявить себя на более высоких позициях,

замок

425

но мы оба разочаровали ее и принудили вернуться сюда. Не знаю, так ли это, да и моя собственная вина мне не совсем ясна, и лишь когда я сравниваю себя

с тобой, мне что-то мерещится, словно мы оба слишком настойчиво, слишком шумно, слишком ребячливо и неуклюже старались добиться того, чего, например, при Фридином спокойствии, при ее деловитости можно было бы

достичь без труда, а мы и плакали, и царапались, и дергали — так ребенок дер-гает скатерть и ничего не получает, только сбрасывает роскошное угощение на

пол и лишается его навсегда. Не знаю, верно ли я говорю, но, что скорее все

именно так, а не так, как ты рассказываешь, это я знаю твердо.

— Ну конечно, — сказала Пепи, — ты влюблен в Фриду, потому что она

от тебя сбежала; нетрудно влюбиться в нее, когда она далеко. Но пусть будет

по-твоему, пусть ты во всем прав, даже в том, что ты меня осмеиваешь. Но что

же ты теперь будешь делать? Фрида тебя бросила, и, хоть объясняй по-твоему, хоть по-моему, надежды на то, что она вернется, у тебя нет, и, даже если бы

она вернулась, тебе на время надо где-то устроиться, стоят холода, ни работы, ни пристанища у тебя нет, пойдем к нам, мои подружки тебе понравятся, у нас тебе будет уютно, поможешь нам в работе — она и в самом деле трудна

для девушек, а мы, девушки, не будем предоставлены сами себе и по ночам

уже страху не натерпимся. Пойдем же к нам! Подружки мои тоже знают Фриду, мы тебе будем рассказывать про нее всякие истории, пока тебе не надоест.

Ну идем же! У нас и фотографий Фриды много, мы тебе все покажем. Тогда

Фрида была скромнее, чем сейчас, ты ее и не узнаешь, разве что по глазам —

они и тогда были хитрые. Ну как, пойдешь?

— А разве это разрешается? Вчера весь скандал из-за того и разгорелся, что меня поймали в вашем коридоре.

— Вот именно оттого, что тебя поймали, а если будешь у нас, тебя никогда

не поймают. Никто о тебе и знать не будет, только мы трое. Ах, как будет весело! Теперь жизнь там уже кажется мне гораздо более сносной, чем раньше.

Может быть, я и не так много теряю оттого, что приходится уходить отсюда. Слушай, мы ведь и втроем не скучали, надо же как-то скрашивать горькую

жизнь, а нам ее отравили с самой юности, ну а теперь мы трое держимся друг за

дружку, стараемся жить красиво, насколько это там возможно, тебе особенно

понравится Генриетта, да и Эмилия тоже, я им уже про тебя рассказывала, там

все эти истории слушают с недоверием, будто вне нашей комнаты ничего случиться не может, там тепло и тесно, и мы все больше жмемся друг к дружке, но, хоть мы и постоянно вместе, друг другу мы не надоели, напротив, когда я подумаю о своих подружках, мне почти что приятно, что я отсюда ухожу. Зачем

мне подыматься выше их? Ведь нас так сблизило именно то, что для всех трех

будущее было одинаково закрыто, но я все же пробилась, и это нас разлучило.

Разумеется, я их не забыла, и первой моей заботой было: не могу ли я что-нибудь для них сделать? Мое собственное положение еще не упрочилось — хоть

я и не знала, насколько оно было непрочным, — а я уже поговорила с хозяином насчет Генриетты и Эмилии. Насчет Генриетты хозяина еще можно было

426

ф. кафка

уговорить, а вот насчет Эмилии — она много старше нас, ей примерно столько лет, сколько Фриде, — он мне никакой надежды не подал. Но ты только

подумай — они вовсе не хотят оттуда уходить, знают, что жизнь они ведут там

жалкую, но они уже с ней смирились, добрые души, и, по-моему, они лили слезы, прощаясь со мной, главным образом из-за того, что мне пришлось уйти

из общей комнаты на холод — нам оттуда все, что вне нашей комнаты, кажется холодным — и что мне придется мучиться в больших чужих комнатах, с чужими людьми, лишь бы только заработать на жизнь, а это мне при нашем

общем хозяйстве и так до сих пор удавалось. Наверно, они ничуть не удивят-ся, если я теперь вернусь, и только в угоду мне поплачут немного и пожалеют

меня за мои злоключения. Но потом они увидят тебя и сообразят, как все-та-ки вышло хорошо, что я уходила. Они обрадуются, что теперь мужчина будет