Компания заголосила еще веселее, и всем скопом бухнулась за стол.

Я уже не удивлялся тому, что прекрасно понимаю все, что они говорят. Если уж окунулся в чудеса, так давай, делай это по самую макушку, без оглядки на скучную реальность.

— Давайте выпьем за моего деда! — пузатый мужик тут же взял инициативу в свои руки. Литровая бутылка мескаля нарисовалась перед ним практически из воздуха. Ай да Фараон, настоящий кудесник.

— Чтоб меня! Это же мескаль Дель Магве… — благоговейно прошептал пузатый. — Бутылка сорокового года. Нет, синьор, — он покачал головой, стирая ладонью пыль с пузатой бутылки, — эта штука нам не по карману, несите чего попроще.

— За счет заведения, друзья! — царственно отмахнулся старина Бриан. На секунду мне даже показалось, что вместо клетчатой рубахи на нем вдруг образовался ослепительно белый костюм.

— Ого, — ошеломленно крякнул приятель пузатого, — вот это да!

— Сегодня можно, — успокоил его валлиец. — Сегодня такой день. Так что, сеньориты и синьоры, давайте-ка выпьем за дедушку этого достойного человека, хоть я и не имел счастья его знать.

— Для меня это слишком крепко, — пропищала миниатюрная брюнетка, принюхиваясь к мескалю. Этого я уже не мог выдержать.

— Позвольте-ка, — сказал я, подходя к столику, — я смешаю вам чудесный коктейль «Гусано Рохо». Не ту попсу, которую подают туристам-гринго… кстати, мы тоже гринго, только не американо… а настоящий коктейль, сладкий, как поцелуй!

— Ой, — кокетливо заулыбалась брюнетка, — ну, если вы так говорите…

— Он не просто повар, — успокоил мексиканку Фараон. — Он кудесник, каких мало.

— И правда, выговор у вас не как у американцев, — сказал пузатый, улыбаясь. — Кстати, я Хосе. Откуда вы, ребята?

— Руссо, — кратко отрекомендовался я.

— О! — вся компания зашумела одобрительно. — Руссо!

— Хм, — Фараон почесал в затылке. — Пожалуй, я тоже руссо. Объяснять, что такое Уэльс, мне чертовски лень. Не хватало еще, чтобы они сломали язык и мозг над всякими там словами типа «кымраг».

Я закончил смешивать коктейль — имбирное пиво оказалось именно такой температуры, какая была нужна — и подал стакан брюнетке. Пригубив, она восторженно выдохнула: — Ого!

— А можно и мне? — попросила ее подруга.

— С нашим удовольствием…

День мертвых катился по Мексике, разнося во все уголки веселье, перемешанное с печалью, щелкая сахарными челюстями калавер и кастаньетами танцовщиц. А «Дубовый лист» поскрипывал под напором посетителей. Шумные компании появлялись и исчезали, кто-то пел под гитару, спиртное лилось даже не рекой, а океанским потоком.

— У нас что, холодильник бездонный? — улучив момент, спросил я Фараона.

— Не бери в голову, — спокойно ответил тот, — еще ни разу не было такого, чтобы кому-то не хватило.

— Удобно…

В углу зала, на крошечной сцене (кстати, откуда она там?) бренчал на пианино (а пианино у нас с каких пор?) музыкант. При взгляде на него я как-то даже притормозил посредине всей этой суматохи и присмотрелся внимательнее. Мужчина выглядел колоритно. Во-первых, он был в цилиндре. Пыльный, сдвинутый на затылок, когда-то лакированный цилиндр, совершенно точно — настоящий, не реквизит какой-нибудь. Во-вторых, на мужчине был фрак с засученными до локтей рукавами. Фрак был надет прямо на голое, смуглое и худощавое тело. На шее у мужика болтались многочисленные медальоны, с виду золотые. Вся эта коллекция цацек должна была весить полкило, не меньше. Довершали прикид потертые голубые джинсы и, почему-то, кеды «конверс». Мужчина упоенно лабал какой-то регтайм, и получалось у него это весьма неплохо. В зубах смуглого франта дымилась толстенная сигара, а я никак не мог отделаться от чувства какой-то неправильности. Барон Самеди, под которого успешно косил дяденька, в мексиканский праздник не очень-то вписывался.

В это время мужчина в цилиндре оглянулся через плечо и посмотрел прямо на меня, будто прочитав мои мысли. Взгляд у него оказался холодный и очень цепкий. Но потом мужик улыбнулся, коротким движением сбил цилиндр совсем на затылок, так что стало совершенно непонятно — как он там держится — и снова забарабанил по клавишам.

— Э, братан, — услышал я, и кто-то хлопнул меня по плечу, — давай бегом, тащи текилу!

Я вздохнул и повернулся на голос. Патлатая харя с нечесаной бородой осклабилась мне в лицо. От хари несло перегаром так, что можно было поднести спичку и забыть потом про кабак навсегда, потому что взрывом бы разнесло все в щепки.

— Ты, что ли, здесь за официанта? — икнул бородатый. — Бегом, я говорю!

— Волшебное слово знаешь? — спросил я его, внимательно глядя мимо, на призывно улыбающуюся девчонку в синей куртке, украшенной принтом Катрины Калаверы.

— Че? — патлатый сгреб меня за фартук. Мне стало скучно, и я ударил, представив на мгновение, что передо мной свиная отбивная, которую надо срочно довести до нужной степени мягкости. Звякнуло, грохнуло, дверь открылась и закрылась, а просека, оставленная спиной бородатого в толпе наших гостей, тут же затянулась.

— Во дает! — восхищенно присвистнул худой лысый парень с татуировкой в виде затейливой вязи готических букв на макушке. — Это же был сам Чич, король армрестлинга.

— Был, — согласился я кротко. — Теперь не будет.

— За это надо выпить, брат!

Он протянул мне бутылку. Я поискал глазами Фараона и, к своему негодованию, обнаружил, что мой работодатель вместо того, чтобы стоять за барной стойкой, развалился, нога на ногу, возле одного из столов, за которым расположилась стайка синьорин угрожающе юного возраста. Фараон что-то им рассказывал, а они заливались смехом. При этом валлиец то и дело прикладывался к горлышку объемистой квадратной бутыли.

— Да и хрен с ним! — выдохнул я. — Однова живем!

— Что-что? — не понял лысый паренек.

— Спасибо за угощение, говорю, — улыбнулся я, взял у него бутылку и сделал большой глоток.

Меня закружило и понесло, разум оставался при мне, но выхватывал из калейдоскопа лиц и моментов только отдельные кусочки, которые вспыхивали и гасли, как ночные искры над костром. Вот мы с Фараоном пляшем что-то безумное посреди зала — не то джигу, не то цыганочку с выходом. Вот я пью на брудершафт с какой-то почтенной дамой, годящейся мне в бабушки, а потом она меня целует — как-то больно уж горячо для бабули. Дневной свет за окнами вдруг сменяется вечерними сумерками. Пустая стопка передо мной снова полна до краев.

Кто-то легко задел меня плечом, почти невесомо, но от этого меня почему-то тряхнуло, как от хорошего удара током. Я дернулся и мотнул головой.

Это была черноволосая девушка с удивительной, алебастрово-белой кожей точеного лица. В волосах у нее переливалась невероятно красная роза, а роскошное, в пол платье, было расшито алыми и черными цветами, которые выглядели ну просто как живые. Девушка коротко глянула на меня и улыбнулась, блеснув ослепительно-белыми зубами, а потом подмигнула ярко-синим глазом. Я не успел ни о чем подумать, как тело отреагировало само, и моя левая рука отвесила проплывающей мимо синьорине нахальный шлепок по обтянутой шелком платья попке. Немного севернее это точно записали бы в харассмент.

Девушка резко остановилась на полушаге и тряхнула гривой черных волос. Потом повернулась ко мне. Я замер. Злости в ее взгляде не было — скорее, какое-то любопытство и толика лукавого веселья. Она стояла как раз под лампой, но половина ее невероятно прекрасного лица почему-то скрывалась в густой, почти черной тени. И тут я даже протрезвел: мне показалось, что эта половина усмехнулась мне жемчужной улыбкой лишенного кожи и мышц черепа, расписанного изящными узорами. Я почувствовал, что трезвею, и помотал головой.

Девушка была на месте, с лицом у нее было все в порядке.

— А вы… нахал, — сказала она бархатным, грудным голосом, от которого у меня внутри будто разлился глоток самого лучшего виски.

— Простите, бога ради, я нечаянно, — покаянно повесил я голову, — сам не знаю, что на меня нашло. Я готов искупить вину!