Литмир - Электронная Библиотека

— Я не верю в молитвы, но все равно приятно, — Саша завела прядь волос за ухо. — Вы молитесь, чтоб у меня все выгорело со взрывом?

— Не говори глупости. Что у тебя получится со взрывом, зависит от того, будешь ли ты умной, осторожной и храброй. Бог в этом тебе помогать не станет. Молимся мы о спасении твоей души.

Саша закатила глаза к низкому потолку:

— Право же, оставили бы мою душу в покое уже. Мне все равно, но… какое ваше дело, ей-богу.

— У всех людей одна душа, — спокойно объяснил Самсон. — Храм нужен как место, откуда начнется ее освобождение. Грешник обречен страдать, рождаясь снова и снова, пока заключенный в нем свет не выйдет на свободу. Но ты посвятила себя Матери — сиречь греху — чтобы помочь людям навсегда избавиться от уз Матери. Потому мы молимся, чтобы ты успела перед смертью покаяться. Бывает, что за мгновенье до смерти человек успевает все понять и освободить заключенный в нем свет — спасти свою душу. Пусть твоя предсмертная молитва будет услышана.

— Спасибо, конечно… — Саша пожала плечами. — Но я бы, честно говоря, предпочла пожить, вот так просто… Послушайте, а как у вас все эти высокодуховные слова сочетаются с тем, что вы разработали красный протокол для ОГП?

— А как у тебя мечта о равенстве и счастье для всех сочетается с террором? — с любопытством спросил Самсон.

— Ну я-то из себя святую не строю!

— Когда Бог дал людям свободу убивать и увечить друг друга, как думаешь, дитя, что он нам хотел этим сказать?

Саша уже попривыкла к манере Самсона проповедовать так, словно эти идеи осенили его только что и ему не терпится поделиться ими.

— Вроде бы, по учению Церкви, свобода грешить дана людям только для того, чтоб они могли отказаться от греха, — припомнила Саша. — Ну, кроме тех случаев, когда убивать и мучить друг друга людям велит сама Церковь… или какой-нибудь представитель власти… или кто угодно, если сумел убедить других, что исполняет волю Бога… тогда это вроде как уже не грех.

— Мог ли Бог рассуждать как урядник? — напоказ задумался Самсон. — Или, создав людей свободными творить насилие, Он имел в виду, что каждый вправе совершать выбор сам, а путь человечества к спасению будет непрост?

***

— Ты устала сегодня?

— Нет, отнюдь.

Андрей задавал этот вопрос, потому что сам уставал смертельно. Он привык скрывать свои переживания и выглядел неизменно спокойным, уверенным, даже чуть отстраненным. Но Саша успела изучить его и подмечала признаки усиливающейся с каждым днем усталости: темные круги под глазами, слабую дрожь в пальцах, красные прожилки возле радужки. Его кожа всегда была бледной, но теперь отдавала иногда легкой голубизной, особенно возле губ. Люди, привыкшие скрывать чувства даже от самих себя, обыкновенно умирают рано от сердечного приступа.

Никто из них больше не заговаривал о том, что пора бы им разъехаться. Возможно, каждый ожидал, что это предложит другой. Возможно, как-то не до того стало.

Саша не спрашивала, как Щербатов себя чувствует — он не любил без необходимости кривить душой, но еще меньше любил, когда его жалели. Да и о том, чем занимается теперь на службе, он ей не рассказывал. Им обоим было о чем молчать.

И все же он улыбнулся ей:

— Тогда иди ко мне.

Саша подошла к нему, чтобы без слов выразить то, о чем не хотела, не могла, права не имела говорить. Он ведь тоже ни разу не сказал ей, значит ли она что-либо для него — но в постели слова и не нужны были, этот способ выражать чувства открыт и самым суровым людям, будто черный ход в запертом на стальные замки пылающем доме. Они двигались осторожно, словно в темноте искали путь через пространство, полное бесценных и невероятно хрупких предметов.

Двое мужчин было в ее жизни, и каждого она предавала по-своему. Виноватой себя не чувствовала, ей осточертело бесконечно быть виноватой во всем.

После, на смятых простынях, Андрей уже не выглядел измотанным. В такие моменты ей удавалось заставить его улыбаться, иногда даже смеяться, чтобы в разрезе его глаз проступило что-то скифское, дикое, памятное ей с первой встречи. Она рассказывала забавные истории, помогая себе жестами и гримасами, и он забывал ненадолго о том, что тяготило его. Они по-прежнему разговаривали каждую ночь — часто болтали о ерунде, но, бывало, обсуждали и серьезные вещи, хотя всегда только о прошлом.

— Я все думаю, как же мы с тобой оказались по разные стороны фронта, — его рука лежала на ее затылке, рассеянно гладя тонкие завитки у основания черепа. — Возможно ли было этого избежать? Расскажи, как ты пришла в революцию. Это произошло после того, как погибли твои родные?

— Не сразу, — ответила Саша. — Тогда я была растеряна, напугана и ни о какой революции не помышляла, слово даже это не понимала толком. Так, из заумных газет что-то… Повезло мне, настоятель нашей церкви пожалел сиротку, помог быстро пройти катехизацию и получить разрешение на крещение. Знаешь, я всегда умела каждому показаться тем, что он хочет увидеть… Так я смогла уехать из Белостока. Жить у дальней родни из милости было мучительно, а замуж брать некрасивую бесприданницу никто не спешил.

— Трудно было пробиться в незнакомом большом мире?

— Не так уж трудно, как то ни странно. Мне удалось избежать ловушек, подстерегающих наивных провинциалок. Есть свои преимущества в том, чтоб не иметь смазливой мордашки и стройной фигурки. Более того, мне даже сразу удалось именно то, о чем я мечтала. В Белостоке все было такое маленькое, обшарпанное, устаревшее... Мечтала я работать на большом заводе, среди мощных машин, на острие прогресса. Создавать будущее. Еврейских детей хорошо учат, потому меня сразу приняли, и не в чернорабочие даже — учетчицей. Девушки могут считать в уме так же быстро, как мужчины, а платить им можно на треть меньше за ту же работу.

Саша прикрыла глаза на несколько секунд, воспроизводя мысленно рисунок родинок на его плече. После сверила с оригиналом — все совпало.

— И что же, завод разочаровал тебя?

— О, не сам завод. Люди, которые работали там. Их положение. Мощь, скорость, прогресс — все это не имело отношения к ним. Они были отчуждены от результатов своего труда. Им никто не рассказывал, чем занимается хотя бы уже соседний цех. Они были не винтиками механизмов даже, а топливом для них. Понурые, словно невольники под плетьми, они заступали на смену, чтоб вернуться в свои бараки опустошенными и использованными. Они создавали не будущее для всех, а прибыль для хозяина, расплачиваясь собственными жизнями. Это как злое колдовство: вместо того, чтобы творить големов и заставлять их служить людям, оно самих людей превращает в големов. Ну, я и встретила тех, кто объяснил, как это работает, и что может быть по-другому. Люди могут не быть отчуждены от своего труда. Каждый может быть творцом будущего, а не рабом.

— Да уж, ваши умели об этом красиво говорить. Ты все еще веришь в это?

— Наверно… — Саша тяжело вздохнула и спрятала лицо в ладонях. — Во что еще мне верить? Сейчас этого не будет, но как знать, возможно, в будущем… каким-то образом… хоть бы и через сотню лет.

— Ни через сотню лет, ни через тысячу. Это наивная утопия, Саша. Будет иначе. Не так красиво, как тебе наврали. Но лучше, чем теперь. Ты увидишь. Я надеюсь, ты все увидишь и сама поймешь. А теперь спи. Подвинься ко мне и спи.

***

— Ты выполнишь мой приказ, каким бы он ни был? — спросила Саша.

Сапер Аким взглянул на нее исподлобья. Саша помнила его еще по пятьдесят первому полку. Тогда он был подтянутым военспецом с лихо закрученными усами. Саша ожидала, что ряса будет смотреться на нем как карнавальный костюм, однако отросшая клочковатая борода делала его похожим на слегка юродивого монаха, каких теперь много развелось. Аким сильно исхудал. На лице и руках волдыри — видимо, последствия недавнего обморожения.

— К-командующий Объединенной н-народной армией Антонов д-до сих пор считает т-тебя своим комиссаром, — тихо, но твердо ответил сапер. — Он п-подтвердил, что т-твои приказы должны исполняться, как его.

71
{"b":"814667","o":1}