Annotation

Войну невозможно закончить — и войну необходимо закончить.

Завершающий том трилогии, где все придут туда, куда шли, близкие воссоединятся после долгой разлуки, а гражданская война закончится.

Комиссар, часть 3. Завершившие войну

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

ЭПИЛОГ

notes

1

2

3

4

5

6

Комиссар, часть 3. Завершившие войну

Глава 1

Как известно, именно в минуту отчаянья и начинает дуть попутный ветер. Иосиф Бродский

Комиссар Объединенной народной армии Александра Гинзбург

Январь 1920 года

— Товарищ комиссар! Александра! Посмотрите на меня!

Саша машинально обернулась на голос и замерла, не в силах выдохнуть. У окликнувшего вместо лица был черный квадрат, нацеленный на нее. Секунду спустя мир перевернулся, черное сменилось белым, рот забился снегом. Что-то тяжелое и теплое придавило сверху, не позволяя шевельнуться.

Ни выстрела, ни взрыва, только короткий шум борьбы и невнятная ругань.

— Что за бомба у тебя, с-сука? — орал Фрол, командир комиссарского конвоя. — Какой еще апырат? А ну отвечай!

Удар, хрип.

— Слышь, это и впрямь не бомба, Фрол Матвеич, — сказал один из бойцов. — Кодак это, машинка для фотографий.

— Так, отбой тревоги, — Фрол мигом охолонул. — Васька, слазь давай с комиссара, не твоя, чай, жена-то.

Васька, младший из бойцов конвоя, пыхтя, сдвинулся и освободил ее. Саша поднялась на четвереньки. Сплюнула окровавленный снег. Ощупала лицо: челюсть цела, зубы на месте, губа только разбита о смерзшийся снег. Робеспьер смотрел на нее укоризненно — они рухнули в сугроб в двух шагах от его копыт. Если бы конь забился, испугавшись суеты и криков, то растоптал бы обоих. Вот вышла бы нелепая смерть. По счастью, этот рысак был поумнее многих людей.

Солдаты скрутили фотографа — тот орал, что он доброволец из восьмой роты. Кровь с разбитого — сильнее, чем у Саши — лица заливала его городское каракулевое пальто.

Красный как полковое знамя Васька подал ей руку, помогая встать.

— Ты эт, не серчай, товарищ комиссар, — пробормотал он. — Я ж подумал, и впрямь бомбист выискался на наши головы… цела сама-то?

— Цела. Да с чего бы мне сердиться? Спасибо тебе, Василий, — Саша зачерпнула горсть снега, утерла кровь с лица и тепло улыбнулась юноше. — Ты ведь сейчас жизнь свою готов был положить за меня. Повеселились и будет, — это уже Фролу. — Главкома Антонова разыщите.

Пока Саша приходила в чувство после хлыстовского радения, посыльный от Антонова прибыл в Алексеевку и сообщил, что главком вызывает комиссара в Богословку. Выехали на рассвете и успели прибыть засветло. Едва спешились возле солидной каменной церкви, как случилась эта суматоха.

— Главкома искать я послал уже людей, — ответил взводный. — Слышь, комиссар, что с этим-то… как его… фотографистом? В разведкоманду б его, там со шпионами разбираться умеют, да, небось, не до него им нынче. Пустим в расход прямо тут?

— Ага, — рассеянно ответила Саша, приложив свежую горсть снега к распухшей губе. Фотосъемка в прифронтовой зоне, дело ясное, шпионаж. Если нет времени допросить основательно — расстрел на месте по законам военного времени. А этот пытался снять ее лицо! Она и жива-то до сих пор потому, что в ОГП нет фотографии ее лица.

И все же что-то здесь не сходилось. Почему он окликнул ее, прежде чем фотографировать? Ну какой хотя бы и самый дурной шпион станет так себя обнаруживать?

Черт, совсем нет времени разбираться, она уже три дня потеряла из-за поездки к хлыстам! И все же это солдат ее армии.

— Обождите. Я переговорю с ним.

К ней подтащили фотографа с заломленными за спину руками. Около двадцати лет, округлое лицо выбрито, хотя и скверно. Жидкие усики, большие голубые глаза.

Саша глянула на циферблат “Танка”:

— У тебя три минуты, чтоб объяснить мне, какого черта!

— Товарищ комиссар… Александра… — фотографу трудно было говорить разбитыми губами. — Прошу меня извинить, что причинил столько беспокойства… я не знал, я не подумал… понимаете, я глубоко штатский человек…

— Что ж тебя в армию понесло, такого штатского?

— Простите… Боюсь, не смогу изложить этого за три минуты…

— Уже за две! Хочешь жить — изложишь.

— Понимаете… вы-то понимаете, разумеется… Новый порядок — то, чего попросту не должно существовать. Война, террор — это все ужасные вещи… но это по меньшей мере честно в своем роде. И это имеет конец. А то, что делают с людьми они — необратимо, это меняет навсегда саму природу человеческого общества.

— Да хорош уже лозунги пересказывать... Фотографировать зачем полез? Чего ты тут успел наснимать?

— Видите ли, я с отрочества болел фотографией… это начало нового направления в искусстве. Снимал своих товарищей, бытовые сцены, подготовку к битве. Вас вот мечтал запечатлеть.

— За каким чертом?

Фотограф мягко улыбнулся:

— Понимаете, Александра… о вас столько говорят. Вам известно, что вы — легенда возрождающейся, как феникс, революции? Само ее олицетворение, в некотором роде? А лица вашего никто не знает. Я так мечтал увидеть вас… и многие мечтают.

Саша длинно и грязно выругалась. За полгода командования повстанческой армией сквернословить она навострилась так, что вгоняла в краску даже бывших прапорщиков.

— Доволен? — закончила она тираду, сплюнув еще раз кровь в белый снег. — Насмотрелся?

Подбежал запыхавшийся боец:

— Таарищ комиссар, главком ждет, вона та изба!

— Этого-то что, кончаем? — спросил Фрол.

Саша задумалась. Грубая лесть, полное отсутствие попыток скрыть фотосъемку… враги не настолько глупы, чтоб засылать шпионом эдакого недотепу. Но и не настолько умны, чтоб так талантливо замаскировать действительно опасного агента.

Командира восьмой роты она знала еще по пятьдесят первому полку, он был сметливый мужик и разбирался в людях.

— На усмотрение ротного, — решила Саша. — Отведите и доложите, что как было. Если ротный скажет, мол, ничего подозрительного за бойцом не замечено, пусть ограничится дисциплинарным взысканием, я не возражаю. Чистка сортира здорово помогает от избытка революционной романтики. А фотографический аппарат я реквизирую. Как пленку достать? Надо засветить.

— Извольте, вот так… И давайте я тогда вставлю запасную пленку, — засуетился фотограф. — Видите, чистая, в запечатанной фабричной упаковке. И простите за беспокойство еще раз. Я не подумал…

— А ты впредь думай, солдат, — зло обронила Саша и пошла за своим бойцом к избе, где располагался штаб.

— Ктой-то так морду тебе разукрасил, комиссар? — спросил главком Народной армии вместо приветствия.

— Да свои, как водится, — рассмеялась Саша. — Глупость одна, говорить не о чем.

Они обнялись. Саша сняла пальто, прижалась спиной к печи. Наташа Антонова принесла стакан почти горячего чая — живот уже явственно выступал под ее салопом. В тесной избе кипела работа. Командиры сосредоточенно изучали карту — в Тамбове удалось разжиться типографскими картами, в самодельных больше не было нужды. Стучал ремингтон. Двое взводных деловито переругивались над расписанием караулов.

Саша припомнила, что полгода назад штаб Антонова больше походил на притон.