— Вот именно. Калидия его не нашла, он может быть где угодно, и там может быть что угодно. Например артиллерия, чтобы снести наши стены, или авиация, чтобы скинуть нам на головы десант.

— Ты серьёзно? — испугалась она.

— На самом деле, вряд ли. Авиацию тяжело пропихнуть через кросс-локус. Судя по тому, что они не спешат, он небольшой, с малой пропускной способностью, и накопление сил занимает много времени. А вот с артиллерией не так однозначно — сейчас полно носимых пехотных средств усиления, которыми можно ломать укрепления. Миномёты, РПГ…

— То есть, ничего не закончилось, да?

— Прости, но это так.

— Извини, что поднимаю эту тему… — вздохнула Анахита. — Если со мной что-нибудь случится, ты позаботишься о Нагме?

— Как о родной внучке, — заверил я.

Скорее всего, если что-то случится с ней, то оно случится со всеми. Но она и сама это понимает.

— Мне так страшно, Док… — сказала она.

По щекам текут слезы.

— Я понимаю, — обнял Анахиту, прижал к впалой старческой груди.

Утешитель из меня теперь так себе.

Нагма единственная в нашем коллективе полна позитива.

— Дедушка Док, ты отвлекаешься! — упрекает она меня. — Ты обещал рассказать, как девочка из горного села спасла своего котика! А сам сидишь и молчишь!

— Прости, задумался. На чём мы остановились?

— Котик погнался за птичкой, которая прикинулась раненой, чтобы увести его от гнезда! И увела так далеко, что он заблудился! Теперь он сидит и плачет! А девочка волнуется! И ищет его!

— А как она его ищет?

— Она ходит и кричит: «Кыс-кыс-кыс»!

— Какая умная девочка! Итак, идёт она по дороге и кричит: «Кис-кис-кис! Мой котик! Где ты! Отзовись!» А навстречу ей — коза. «Здравствуйте, уважаемая коза, — вежливо говорит девочка. — Не видели ли вы моего котика?»

«А каков из себя твой котик?»

«Мой котик рыж, но нос его розов, а воротник бел».

«Когда я шла с пастбища, то встретила такого котика. Он был голоден, но я напоила его молоком».

«Спасибо тебе, уважаемая коза! А куда он пошёл дальше?»

«Я не знаю этого, девочка. Не благодари меня, ведь накормить голодного должен каждый. Иди по тропе, может быть, вы встретитесь».

— Вот такая каза? — Нагма рисует чуть ли не быстрее, чем я рассказываю.

— Да, очень похожа. Наверное, вы знакомы.

— У меня много знакомых коз. У них смешные казлята. У этой казы, наверное, тоже казлята, раз есть молоко. Но она поделилась им с котиком!

— Потому что это добрая коза. А теперь бери карандаш и пиши: «У козы козлята». Нет, через «о». И коза, и козлята пишутся через «о»…

Потом мы рисуем. Рисовать Нагма готова бесконечно. Багха опять свалила искать пропитания, но нам удалось изловить Берану. Кибернетированная мать Калидии постоянно чем-то занята: качает воду, таскает уголь, топит печь и плиту, убирает в комнатах. Только готовить ей Анахита не даёт. Не доверяет: «У неё же души нет, как она может делать плов? Плов без души не бывает…» Шутит, наверное.

Но если изловить Берану в паузе между занятиями и попросить просто посидеть на стуле — она сидит. Лицо её бесстрастно, глаза равнодушны. Поэтому она красива, но парадоксально непривлекательна. На неё не хочется смотреть, как будто чувствуешь какой-то скрытый дефект — не можешь точно сказать, что именно не так, но раздражает. А вот Нагму, наоборот, привлекает в ней именно это.

— Хочу нарисовать её не такой, какая она, а такой, какой её Аллах хочет видеть.

Идея рисовать не то, что видишь глазами, а то, что видишь в голове, сначала поразила Нагму, но теперь она чаще даёт волю фантазии. Рисует придуманных животных, кибернетических котиков, удивительные города. Удивительные тем, что ни одного города она в своей жизни не видела, но однажды нарисовала улицу, на которой был мой кабинет «врача-прыщолога», да так точно, что Алька её сразу узнала. После этого я уже не удивлялся, увидев на бумаге город, в котором я встретил жену, город, в котором её похоронил, и вид с той крыши, где нас раскатали ракетным ударом наёмники.

Её отец — проводник между мирами, её мать, будучи беременной, постоянно таскалась туда-сюда через кросс-локусы. Мультиверсум оставил на ней свой отпечаток, и нам ещё предстоит понять, какой именно.

— У меня не получается, — жалуется Нагма, перепачкав нос чёрной крошкой угля и цветной крошкой пастели.

— А как по мне — неплохо, — я рассматриваю набросок. — С руками только у тебя пока не очень, смотри, на этой руке все пальцы одной длины. Надо бы тебе потренироваться рисовать руки.

Честно сказать, я вряд ли нарисовал бы лучше. Руки и мне не очень хорошо даются, а с цветом Нагма и вовсе работает прекрасно.

— Нет, дедушка Док, она должна быть не такая.

— А какая?

— Настоящая. Можешь порисовать со мной? Я так лучше вижу.

— Только не очень долго. Ты отсиживаешь мне ноги своей костлявой худой попой, вертлявица. Надо попросить маму Анахиту, чтобы она тебя получше кормила.

— Я могу подложить подушечку!

— Ладно уж, садись.

Я усаживаюсь на стул напротив Бераны, Нагма залезает ко мне на коленки, берёт скетчбук, открывает новую страницу. Я не смотрю, что чертит её стремительный карандаш, я смотрю на Берану. Я смотрю, она рисует. Рисует, не поднимая глаз, как будто смотрит мной. Два полхудожника. Боюсь об этом думать, но когда мы так рисуем, я почти вижу референс. Почти.

Берана, какой ты должна быть? Какая ты настоящая? Какой тебя «хочет видеть Аллах»? Какой тебя видел Креон? Какой тебя пытается, но не может забыть Калидия? Ты была красивой женщиной, ты и сейчас красива странной, неживой красотой-без-возраста. Наверное, ты была умной — вряд ли Креон женился бы на дуре. Думаю, характер у тебя тоже был — дочка твоя весьма упёртая барышня. Где это всё? Стёрто насовсем или заархивированно в какой-то внутренний бэкап? Можно ли перезагрузить тебя, изменив загрузочную запись? И нужно ли? Может быть, тебе лучше так — без мыслей, эмоций, страданий? Наверное, нелегко было быть женой Креона. Хотела лучшей судьбы для Калидии и терпела ради неё? Ведь, казалось бы, что может быть лучше судьбы дочери владетеля? А когда поняла, что ответ на этот вопрос: «Да что угодно, блин!» — было уже поздно. Креон умеет превращать окружающих в больных неврастеников. Вон, хоть дочь вашу взять… Но с тобой, Берана, ему пришлось постараться, и ещё не факт, что он выиграл. Что было бы, если б он не нашёл повод забить тебе в голову гвоздь? Ты не сдалась. Не стала тенью, которую он отбрасывает на дочь. Проводником его сраной эгаломании. Он ведь ненавидел твою улыбку, да? И в конце концов стёр её с твоего лица. Какой она была, Берана? Твоя улыбка?

Женщина резко встала со стула, развернулась и быстро вышла, разрушив магию момента.

— Чего это она, дедушка Док? — разочарованно спросила Нагма.

— Кто ж её поймёт? — я смотрел вслед Беране, пытаясь понять, — это был инсайт? Почти забытый референс? Или просто фантазия разыгралась?

— А у меня только стало, наконец, получаться! — расстроилась девочка. ― На, посмотри!

На странице скетчбука пока только набросок. Но улыбка там именно такая, как я её себе представлял. Улыбка той Бераны, которую я только что видел внутренним взглядом.

Нагма, детка, неужто ты видишь референс?

— Это очень плохая идея, — говорю я, глядя, как Калидия надевает оболочку.

Слово «надевает» плохо подходит для этого процесса. Обнажённая девушка прижимается грудью к броне, как будто пытаясь её обнять, та раскрывается в ответ и не то втягивает её в себя, не то растекается по ней… В этом зрелище есть что-то отвратительно-привлекательное, извращенно-сексуальное. Совершенное юное тело и чёрная гадкая хрень — как на средневековой фреске «Соитие со диаволом». Стоящая рядом Алиана начинает глубоко дышать, не сводя глаз, а я стараюсь игнорировать.