А вообще он и Настя были мне весьма благодарны за халявные билеты на второй ряд. На первом, как выяснилось, будут сидеть первые лица города и области. Причём со своими вторыми половинками. Для них это возможность показать всем, что они вроде как разбираются в современной поэзии. Тем более приезжают не какие-нибудь диссиденты, а поэты, обласканные властью. Тот же Евтушенко продолжал оставаться в фаворе у власть предержащих и даже кататься за границу, несмотря на ставшее вызовом стихотворение «Танки едут по Праге», написанное через два дня после ввода советских войск в Чехословакию.

В общем, весь первый ряд заняли чиновники самых разных мастей, включая Ельцина с его Наиной Иосифовной. «Святые 90-е»… М-да, за одну эту фразу её можно было бы расстрелять, думал я, глядя на полупрофиль Ельциной со своего места. А сейчас она вполне ещё не старая женщина, правда, не красавица, черты лица грубоваты, но в то же время есть некая привлекательность… Ладно, бог ей судья. В этом слое реальности, глядишь, обойдётся и без «святых 90-х».

Слева от меня сидел Вадим, кусавший от предвкушения появления своих кумиров губы, ещё дальше рядом с ним — Настя. В лучшем своём, надо полагать, платье, даже в туфлях на невысоком каблучке, переобулась в гардеробе. Хомяков с супругой придут на вечернее выступление, но я и не горевал по этому поводу, всё-таки в присутствии сотрудника органов я каждый раз чувствовал себя немного скованно.

Увидел появившегося из бокового прохода Зимина. Тот за кулисами тусил с поэтами. Не знаю, о чём они там говорили, может, список стихов и песен утверждали, чтобы ничего крамольного… Я не ходил к ним, ещё успеем пообщаться. Да и не звали. Чего переться без приглашения? Только мешать настраиваться.

Между тем зал заполнился битком. Были и приставные стулья, с каждого конца ряда по стулу. То же самое будет и на вечернем представлении. Точнее, выступлении. На сцене столик и стул, вдруг кому-то из выступающих захочется присесть. На столике графин с водой, стакан. Это уже на случай, если у кого-то пересохнет в горле.

Я просмотрел на часы… 15.10. Задерживаются поэты. Не успел подумать, как из-за кулисы появился презентабельный мужчина в сером с отливом костюме и бабочкой на шее, в котором я узнал местного конферансье, а по совместительству чтеца-декламатора. А может и наоборот. Фамилия его была явно с чужого плеча, Мстиславский, на самом деле, небось, какой-нибудь Иванов или вообще Рябчиков.

— Дорогие друзья! — начал он хорошо поставленным баритоном. — Приятно видеть заполненный до отказа зал. Это значит, что творчество современных советских поэтов волнует ваши умы и сердца.

Раздались дружные аплодисменты. Но аплодировали недолго, так как улыбнувшийся Мстиславский продолжил:

— Сегодня перед вами выступят яркие представители современного поэтического течения. Вы знаете, кто это, их имена вы могли прочитать на афишах. И сейчас я приглашаю на сцену человека, перу которого принадлежит знаменитая фраза: «Поэт в России больше, чем поэт». Конечно же, вы знаете, из какого она произведения. Верно?

— Знаем! Из поэмы «Братская ГЭС»! — послышалось сразу несколько голосов.

— Прекрасно, друзья, прекрасно! Что ж, встречайте, Евгений Евтушенко!

И снова аплодисменты, под которые конферансье уступает сцену моему тёзке. Тот, опустив голову, размашисто проходит к микрофону, замирает и, не дождавшись окончания аплодисментов, начинает:

Смири гордыню — то есть гордым будь.

Штандарт — он и в чехле не полиняет.

Не плачься, что тебя не понимают, -

поймёт когда-нибудь хоть кто-нибудь…[2]

Не помню название стихотворения, в общем, про гордыню. Дочитав, Евтушенко неожиданно добродушно улыбнулся, обводя взглядом зрителей.

— Добрый вечер! Повторяя слова предыдущего оратора, приятно видеть заполненный до отказа зал, — пошутил он под смех публики. — И знаете что… Открою небольшой секрет. Этой нашей с вами встречи не было бы, если бы не один человек, который и заманил нас, можно сказать, в этот славный город Свердловск. Он ваш земляк, чемпион по боксу и автор песен, которые звучат на правительственных концертах и в «Голубых огоньках». А ещё стихи отличные сочиняет. Такая вот разносторонняя, многогранная личность. Знаете, кто это?

— Евгений Покровский! — крикнул кто-то с галёрки.

— Верно! И он находится в этом зале, — взгляд Евтушенко остановился на мне. — Женя, можешь встать, явить себя людям?

Блин, хоть бы предупредил... Под овации зала, красный как рак, я поднялся, повернулся назад и слегка поклонился, после чего снова сел, продолжая держать на лице глуповатую улыбку. Ну, тёзка, ну удружил! Вовек не забуду.

— А я продолжу, — снова переключил внимание на себя Евтушенко.

Стихи он читал ещё минут двадцать, в паузах общаясь с залом. Шоумен неплохой, отметил я про себя. Затем уступил сцену Рождественскому. К тому времени я уже успокоился, перестал рефлексировать по поводу устроенной Евтушенко подставы, и смог сфокусироваться на смысле летящих со сцены рифмованных строк.

Выступали сегодня поэты мощно. В прошлой жизни не довелось ни одного живьём увидеть или услышать, только по радио и телевизору, а тут я вообще оказался в роли главного организатора. От этого меня слегка распирало в части гордости за самого себя. Эх, жаль, Полины нет, какими бы она сейчас глазами на меня смотрела. Муж — настоящий герой!

Рождественский, «отстрелявшись», под аплодисменты ушёл за кулисы, вышел Вознесенский. В принципе, порядок выхода поэтов я знал заранее, Высоцкому предстояло закрывать концерт. И петь он тоже будет, это я выяснил у него самого ещё накануне во время заселения поэтической делегации в гостиницу.

А вот и он сам! В чёрных, расклешённых брюках, в черной водолазке под горло, опять же чёрные ботинки на платформе, что хоть немного прибавляет ему росту. В руке гитара, которую он прислоняет к стулу. Сидевший рядом Вадик вскочил и с криком: «Володя!» принялся бешено аплодировать. Однако его примеру никто больше не последовал. То есть аплодировали, но не вскакивали. На данный момент Высоцкий всё ещё в статусе восходящих звёзд, один из, так сказать. А вот звезда Евтушенко, Рождественского и Вознесенского уже взошла. Но даже им стоя никто не аплодировал, не принято почему-то.

Выглядевший каким-то расслабленным Высоцкий по примеру выступавших перед ним обошёлся без предисловий, сразу начав со стихов. Объявил:

— «Певец у микрофона».

Опустил на секунду голову, потом встряхнул её, откидывая волосы со лба, и это уже был совсем другой человек: сосредоточенный, глаза чуть прищурены, ноздри трепещут… Зал словно накрыло плеснувшей со сцены энергией, всё вокруг будто бы пронизало разряды электрического тока.

Я весь в свету, доступен всем глазам, -

Я приступил к привычной процедуре:

Я к микрофону встал как к образам...

Нет-нет, сегодня — точно к амбразуре.

И микрофону я не по нутру -

Да, голос мой любому опостылет, -

Уверен, если где-то я совру -

Он ложь мою безжалостно усилит.

Бьют лучи от рампы мне под ребра,

Светят фонари в лицо недобро,

И слепят с боков прожектора,

И — жара!.. Жара!.. Жара!..

Стихотворение закончилось, а в зале стояла звенящая тишина. Я только сейчас почувствовал, как во рту пересохло, тот графинчик со сцены как раз бы пригодился. М-да, эффект, однако.

— «Баллада о брошенном корабле», — объявил Высоцкий.

Капитана в тот день называли на ты,

Шкипер с юнгой сравнялись в талантах;

Распрямляя хребты и срывая бинты,

Бесновались матросы на вантах.

Двери наших мозгов

Посрывало с петель

В миражи берегов,

В покрывала земель…

Закончив, откинул со лба мокрую прядь волос, налил в стакан из графина, сделал глоток, поставил стакан с недопитой водой на место, вернулся к микрофону.