— Андрон, да пойми ты, то, что снимает Гайдай — это для быдла!

Мы втроём синхронно повернулись в сторону столика, за которым что-то бурно обсуждали Тарковский и Кончаловский. Про Гайдая только что высказался Андрей Арсеньевич, одновременно яростно давя в пепельнице окурок.

— Почему сразу для быдла? — пожимал плечами Кончаловский. — Просто для невзыскательного обывателя.

— Да назови как хочешь — суть от того не меняется. Как можно смотреть его ленты?! — продолжал возмущаться явно хорошо поддатый Тарковский. — Полная чушь! И мне страшно и горько от осознания того, что наш народ это смотрит, да ещё и с удовольствием. Что мы за нация? К чему мы пришли?!

— Идём, Андрюша, идём к коммунизму, — высокопарно заявил Кончаловский, опрокидывая в себя рюмку.

— Да какой к чёрту коммунизм?! Социализм и тот построить не можем! Люди живут в бараках…

— Тише, Андрюша, тише! Тут у стен, сам знаешь, имеются уши.

И покосился почему-то в сторону нашей компании. Тарковский тяжело вздохнул и что-то пробормотал, я не расслышал, что именно, да мне это было и неинтересно. Я тут решал собственные дела, куда более важные, чем стукачество на режиссёра «Андрея Рублёва», благо что и без меня тут наверняка хватало тех, кто негласно «постукивал» в Контору Глубокого Бурения.

Со стороны «Дубового зала» послышалось оживление, а ещё полминуты спустя раздались звуки романса.

Ой, не будите тумэ ман молодого

Ой, пока солнышко ромалэ не взойдёт

А-а, а-а-а, а-а-а-ай люба

Дай ли чачё да нэй

Ой, пока солнышко ромалэ не взойдёт...

— Цыгане заявились, — криво усмехнулся Аркадий Натанович и повернулся ко мне. — Итак, ваше предложение в общих чертах нам понятно. Если вы не против, мы с Борисом возьмём какое-то время на его обдумывание.

— Примерно?

— Ну-у, возможно, в течение недели дадим ответ. Хватит нам, Боря, недели?

— Думаю, да, — кивнул тот. — Только пусть молодой человек тебе номер своего телефона оставит.

Свой свердловский телефон я ручкой написал на салфетке, которую Аркадий Натанович подсунул мне, он салфетку тут же сунул в карман. Мне лень было лезть за блокнотом, да и лист выдирать из него жалко. Я был уверен, что у Стругацких при себе тоже блокноты имеются, писатели всё же, должны на ходу какие-то мысли записывать… Но видно, они руководствовались теми же мыслями, что я.

— Кстати, нам, наверное, уже пора, — сказал Аркадий. — Мы с Борисом ещё кое с кем должны сегодня встретиться.

— Да, засиделись, — поддакнул брат.

Чего уж засиделись, часа не прошло. Словно прочитав мои мысли, Аркадий Натанович пояснил:

— А вы сидите, вам, наверное, спешить некуда.

Он ободряюще мне улыбнулся, затем достал из внутреннего кармана пиджака портмоне, отсчитал две десятки и положил на стол.

— Тут за всё хватит, что уже заказали, включая чаевые официанту.

— Да не нужно, у меня есть деньги…

— Мы вас пригласили — мы и платим. Вы наш гость. Приятно было познакомиться!

Мы попрощались, я остался в несколько растерянном состоянии. Потом подумал — какого хрена?! И принялся за картошку с селёдкой. Потом заказал кофе и кусок земляничного пирога — ну люблю я сладкое, благо что у меня, как я заметил после переноса сознания, вполне себе ускорился метаболизм.

Фух, теперь можно и в аэропорт. Переночую в зале ожидания, сидя в жёстком кресле, зато не опоздаю на самолёт. Вылет в 6.40, и я не стал бегать по гостиницам только ради укороченной ночёвки. Дело молодое, да и тело тоже. Сколько в той жизни я вот так по вокзалам и аэропортам ночевал, ничего, не умер.

Время было почти девять. Ладно, пойду, больше всё равно ничего заказывать не буду, вроде как наелся. Тем более народ подтягивается, администратор вон уже подходил, интересовался, когда я планирую освобождать столик. На всякий случай положил ещё и свою десятку, после чего решительно направился к выходу.

— Эй, парень!

Я повернулся к Тарковскому.

— Вы мне?

— Да-да, тебе. Подойди-ка!

Краем глаза заметил, что в мою сторону стали поворачиваться головы посетителей. Видно, ждали, что будет дальше. Если Тарковский на потеху публике попробует выкинуть какое-нибудь коленце… Не погляжу, что это уже культовый режиссёр, врежу с левой — мало не покажется. Хотя с левой поостерегусь, боюсь снова повредить палец. Тогда с правой, но не в рожу, ему ещё ей светить в присутственных местах.

— Садись!

Тарковский хлопнул ладонью по сидушке стула, больше смахивающего на кресло, а когда я сел, ткнул пальцем в сторону Кончаловского:

— Ты знаешь, кто он?

Андрон, откинувшись на спинку кресла, смотрел на меня, задрав подбородок, и казалось, с трудом сдерживает самодовольную улыбку.

— Человек, который пока больше известен как сын Сергея Михалкова, но имеющий задатки неплохого режиссёра.

Напыщенная мина как-то резко сползла с потемневшего лица Кончаловского, а Тарковский неожиданно расхохотался, хлопая себя по тощим ляжкам.

— Нет, ты слышал, Андрон? Задатки неплохого режиссёра… Оказывается, ты не так безнадёжен, дружище!

— Спасибо и на этом, — пробормотал Кончаловский.

— А меня знаешь? — спросил Тарковский, всё ещё всхлипывая от смеха.

— Знаю.

— И что можешь обо мне сказать?

Я заглянул в его маленькие, глубоко посаженные и искрящиеся ледяным весельем глазки. Сказать, что ли, что как режиссёр он, возможно, и гений, а как человек — говно… Фактов из биографии Тарковского, которые подтверждают данный постулат, более чем достаточно, в своё время почитал в сети немало воспоминании его современников. Но ладно, не буду нагнетать ситуацию, тем более режиссёр нетрезв, кто знает, какая реакция может последовать.

— Как режиссёр, пожалуй, вы не менее, а скорее даже более талантливы, чем Андрон Сергеевич, хотя многие считают ваши картины слишком сложными и нудными.

— А, слыхал, Андрей? — довольно ухмыльнулся Кончаловский. — Тебя он тоже уел!

Тарковский, однако, не стал темнеть лицом, как недавно Андрон, а отреагировал неожиданно весело.

— Так ведь самое главное, что более талантлив, чем ты, — хмыкнул он. — Слушай, а ты ведь со Стругацкими вроде сидел, верно? Молодой писатель?

— Скорее поэт, хотя таковым себя по большому счёту не считаю, — тоже хмыкнул я.

— Самокритично. А как звать?

— Евгений… Евгений Покровский.

— Покровский, Покровский… Что-то я таких поэтов не припомню. Действительно, из молодых выходит, но уже с коркой члена Союза писателей в кармане. Член?

— Член, но не Союза писателей…

— Погоди-ка, — оживился Кончаловский. — Рассказывал мне Женя Евтушенко про одного Покровского, который из Свердловска, своего тёзку, они в Юрмале пересекались. Говорил, талантливый парень, кое-что из его вещей даже читал. Правда, больше песни сочиняет и ещё, кажется, боксом занимается.

— Так ты и есть тот самый Покровский из Свердловска? — спросил Тарковский.

Я молча пожал плечами и со вздохом состроил мину, мол, раскрыли-таки моё инкогнито.

— Евтушенко толк в стихах знает, — констатировал Тарковский. — Не сильно торопишься? Присядь… Надо выпить за знакомство! Жора!

Мигом нарисовался официант.

— Свежую рюмку, будь добр. И вилку.

Хм, не чистую, а свежую. Оригинален даже в мелочах. Официант молча исчез, а я было хотел заявить, что недосуг мне тут с вами водку распивать, но затем подумал, что когда ещё появится шанс выпить с самим Тарковским? Да и с Кончаловским впридачу. Будет о чём детям и внукам рассказать. Надеюсь, что в этой реальности они у меня тоже будут.

Повернулся официант с рюмкой и вилкой. В рюмку режиссёр тут же плеснул водки и протянул мне. Потом налил себе и Кончаловскому.

— За знакомство!

— За знакомство! — повторил я и опрокинул в себя содержимое рюмки.

Взял с тарелки маринованный огурчик, закусил. Тарковский с Кончаловским тоже выпили, тоже закусили.

— Ты правда боксёр? — спросил Андрей Арсеньевич. — Что-то серьёзное выиграл?