— Крепко будет сегодня спать, — сказал Берт.

А я молчал всю дорогу, провожая его до поселка, где у Берта была маленькая хибарка. Заходить к нему я уже не стал.

— Хорошо, что мы с тобой встретились, старина, — сказал Берт. — Думаю, об этом мы еще не раз вспомним. Я попытаюсь стать бегуном.

Я сказал:

— Ты уже стал им, Берт. Но возможности твои еще не исчерпаны. Во всяком случае, завтра вечером ты сможешь увидеть свое имя в газете.

Потом, уже идя по саду, он попросил:

— Заходи как-нибудь в наш спортклуб. И помоги мне немножко. Вместе мы сумеем кое-что осуществить.

Именно тогда я впервые упомянул его имя в газете.

…Теперь мне уже не придется этого делать. Сегодняшний бег принесет ему поражение. Это его последний бег. Бег на пороге забвения. Его отчаянный рывок был бунтом против расставания со спортом. Пятнадцать метров отделяют его от группы бегунов, которую все еще ведет Муссо, смуглый спортсмен из Италии. Нет, Берт Бухнер не взойдет на пьедестал почета, не получит медали, ничья рука не пожмет его руку; он потерпит поражение, сойдет со сцепы, в лучшем случае, о нем останется доброе воспоминание, которое в спорте стоит ровно столько же, сколько сломанный бамбуковый шест для прыжков в высоту.

Муссо сбился с ритма, его оставляют позади. Кто? Кудрявый румын Оприс и оба датчанина вырываются вперед, вот они уже нагоняют Берта. Что будет делать Муссо? Он продолжает бежать. Перед забегом Муссо помолился. Какому богу? Хитроумному Гермесу? Афине, которая однажды пошла на очень ловкий обман, чтобы помочь Одиссею стать победителем? А может быть, Муссо, которого репортеры сфотографировали за молитвой — так было в Милане, а потом и в Брюсселе, — взывал не к богу, а к секундомеру? Может, его бог — это хронометрист в белом чесучевом костюме? Муссо бежит теперь четвертым, оставив позади Хельстрёма и Сибона. А где Мегерлейн? Швейцарский почтальон отстал метров на десять, жилы на его шее того гляди лопнут, у него, наверное, судорогой сводит ноги, а может, что-то попало в ботинок, но Мегерлейн не сдается, нет, он не сходит с дорожки.

Пятый круг… Оприс и оба датчанина преследуют Берта по пятам, они энергично работают ногами и выигрывают четыре, пять, даже шесть метров; они хотят догнать Берта и использовать его как лидера, но тот, заметив их приближение, увеличивает скорость и вновь убегает от них. Тень от старого биплана стремглав проносится по стадиону. Тень скользит по бегунам, которые постепенно сближаются в конце противоположной прямой и сомкнутой группой бегут позади Берта. Только он бежит в одиночку. Он сам определяет ширину своего шага. Знает, что бежит сейчас наперекор себе…

Фотографы ложатся, садятся на корточки, опускаются на колени; когда приближается Берт, а вместе с ним всплески аплодисментов, они поднимают свои аппараты, щелкают затворами — напрасный труд: ни одна редакция не купит их снимков, ведь они запечатлели на пленке поверженного бегуна, фотография которого застрянет в их личных архивах! Расположение бегунов опять меняется, из последних сил они совершают рывки на дистанции; да, благодаря рывку на дистанции ленинградский моряк Владимир Куц победил всех своих соперников. Две золотые медали привез он из Мельбурна. Поворот перед финишной прямой; больше всего я люблю смотреть за бегунами на повороте, когда они с силой отталкиваются от внутренней бровки, слегка склоняясь в сторону, и пространство — этот самый равнодушный из всех противников — вроде бы с большей очевидностью оказывается побежденным. На повороте бег кажется особенно стремительным. Высоко взлетает колено, рука сгибается под углом, отлетая от плеча назад, и далеко вперед выносится маховая нога, стопа переступает на носок, отталкивается пяткой и опять устремляется вперед, а колено неустанно, неудержимо взлетает вверх.

Берт стремительно преодолевает поворот, словно влекомый центробежной силой; голова наклонена, левое плечо чуть опущено, как будто Берта удерживает невидимая бечева, которую крепко схватил невидимый укротитель, стоящий в центре поля. Пока еще Берт не уступил ни метра. Пока еще многие верят в его победу. Я вижу, как они машут руками, слышу их крики, их аплодисменты. Их аплодисменты — это не только награда, не только признание, но и хлыст, подстегивающий спортсмена, обжигающий его и убыстряющий его бег. Берт бежит под их аплодисменты, ради их аплодисментов. Кажется, что эти аплодисменты высвободили в нем новые силы…

Правда, однажды ради аплодисментов Ларц — где же это было? В Сен-Луи? — превратил олимпиаду в балаган; да, конечно, это было в Сен-Луи во время марафонского бега, когда американец Ларц, пробежав сорок два километра без видимых усилий, сделал финишный рывок на стадионе. Он не пошатывался. Не казался измученным, голова у него не гудела от жестокого перенапряжения — нет, с улыбкой завершил он последний круг под восторженные крики и овации. И только потом, когда появился второй бегун, едва державшийся на ногах, с безумным взглядом, выяснилось, что Ларц проехал семнадцать километров на такси — больше всего в жизни ему хотелось оваций.

…Аплодисменты мчат Берта вперед, подталкивают его. На внутренней бровке, там, где проносятся бегуны, гаревая дорожка плотно утоптала. Румын Оприс замедляет бег, немножко отстает и с ним вместе оба датчанина — неужели небольшой рывок нарушил их планы, внес расстройство в их тактику? Они бегут все медленнее, Хельстрём идет на обгон, Сибон идет на обгон, спокойно опережают они оторвавшихся от группы бегунов, не ускоряя темпа, в чеканном ритме. Как уверенно бежит Хельстрём, какой у него шаг, как равномерно и четко отталкивается он от земли, словно не ноги несут его, а какая-то неведомая сила! Он дышит спокойно и глубоко. Теперь он ведет бег позади Берта. Догонит ли он его? Вот сейчас, после поворота, ему надо бы поднажать, а если он решил нагнать Берта на повороте, то слишком много потеряет. Нет, Хельстрём не торопится, пока он не собирается догонять Берта, он бежит в прежнем темпе. Пройдено две тысячи метров с хорошим временем, с очень хорошим временем при таком ветре. Снова, почти касаясь тополей, пролетает биплан с развевающимся рекламным плакатом, биплан разворачивается, плакат призывает: «Пользуйся шинами Поллукс!». Молодцеватый полицейский пересекает гаревую дорожку и под смех зрителей пытается схватить какого-то сорванца, но тот убегает, и полицейский остается с носом. Веселый смех прокатывается по рядам вплоть до почетной трибуны… На гаревой дорожке Виганд, он громко называет Берту пройденное время, пробегает с ним три шага. Что это? Боже мой, Берт ускоряет темп, готовясь к новому спурту. Его шаг становится короче, он уже не покачивает бедрами. Очевидно, он хочет не только победы — хочет установить новый рекорд. Разрыв увеличился. Может, я ошибся? Берт знает дистанцию, знает свое сердце, он знает, как ему надо распределять силы, не может же он все поставить на карту! Или на сей раз он не боится риска, поскольку этот бег будет последним? Восемнадцать, двадцать метров отделяют его от группы бегунов, а Берт все еще продолжает спурт. Ну, а Хельстрём? Хельстрём тоже начинает рывок на дистанции, он и Сибон. Неужели они попали в ловушку? Неужели Берт выбил их из привычного ритма? Гул голосов, в передних рядах зрители подпрыгивают на скамейках, стучат ногами, аплодируют и кричат. Берт все еще продолжает спурт, вот он оглядывается на группу отставших бегунов. Зачем, зачем он это делает, теряя полсекунды? Шаг его опять становится шире. Что произошло? Почему все вскочили с мест, почему и я вскочил? Ищу сигарету. Еще ничего неизвестно. Бегуны еще не одолели и половины дистанции. Начало ничего не значит в беге на десять тысяч метров. Берт потерпит поражение, да, после всего, что было, его ждет поражение, даже если сейчас он в полную силу, энергично и с чувством превосходства бежит, будто бы навстречу победе.

Возле ямы для прыжков в длину, перед почетной трибуной, начинаются соревнования женщин. Добродушное лошадиное лицо первого бургомистра поднимается над обтянутым зеленой материей барьером; над барьером трибуны поднимаются и лица других почетных гостей, ожидающие и заинтересованные. Выходит первая прыгунья, приземистая женщина с пышной грудью. Могучий толчок, — и вот она взлетает со вскинутыми руками, делает в воздухе двойной шаг и опускается на песок, вывернув внутрь колени. Судьи неодобрительно качают головой: нарушены правила. Приземистая спортсменка, надув губы, Натягивает на себя тренировочный костюм. А прыжок был неплох, около пяти метров и семидесяти сантиметров…