За несколько месяцев до увольнения Баудера произошел следующий случай.

В начале марта в цехах кто-то нацарапал на стенах три виселицы. Текст под ними: «Повесить Баудера — эту коммунистическую свинью!» И ниже: «Баудер — левый».

Два месяца спустя на доске объявлений появился картонный плакат: «Вчера — Бенно Онезорт, сегодня — покушение на Руди Дучке, завтра — Баудер!»

Этому предшествовало заявление администрации фирмы о том, что Баудер вносит разлад в нормальную производственную обстановку, мол, на него жалуются лучшие рабочие фабрики… И действительно, некие Брахерт и Кеттлер в один голос заявили: «Либо Баудер, либо мы».

Брахерт: «У меня с Баудером произошла стычка, и я был вынужден вместе с Кеттлером обратиться к руководству фирмы. Мы заявили, что если Баудер не прекратит свою политическую трепотню, то подадим заявление об уходе».

Брахерт, уже открыто распространявший газету «Дойче нахрихтен», орган национал-демократической партии ФРГ (НДП), незадолго до выборов в ландтаг в присутствии нескольких рабочих фирмы угрожал Баудеру: «Так и знай, если на предвыборном митинге Таддена ты вздумаешь бросить в его адрес хоть одно оскорбительное замечание, то я пристрелю тебя из своей винтовки с оптическим прицелом».

Пятница, 12 июля, конец рабочей смены, 15.40. Баудера вызывает к себе руководство фирмы. Обердорфер и Кёпф, его зять, начальник отдела кадров, зачитывает Баудеру три докладные записки, в которых он обвиняется в производственном саботаже. Брахерт, Кеттлер и Трауб, подписавшие эти сигналы, дружат между собой. Они утверждают, будто бы собственными глазами видели, как Баудер открыл края у неработавшего газосварочного аппарата.

Обердорфер: «Раз уж дело приняло такой оборот, то наша дальнейшая совместная работа невозможна».

Баудеру ясно, что его политические противники сговорились: «Наконец-то вы добились своего».

Обердорфер: «Разумеется!»

Баудер, чей рабочий день к этому времени уже окончился, заявляет, что здесь бесполезно что-либо доказывать, остается одно — предать это беззаконие огласке, привлечь администрацию фирмы к суду за клевету и проинформировать обо всем прессу.

На следующий день Баудер получает извещение о расторжении трудового договора. Одновременно его ставят в известность, что отныне ему запрещен вход на территорию фирмы. Причина расторжения договора не указана. Дважды Баудер пытается подать в суд жалобу на клевету, каждый раз безуспешно. Мотивировка: он как истец вначале должен дождаться результатов полицейского расследования. Жалобу принимают лишь после того, как он нанимает адвоката. Адвокат узнает, что Баудеру до сих пор не предъявлено никакого иска. Лишь пять дней спустя, после сообщения местной прессы о якобы произошедшем производственном саботаже, подключается прокуратура.

Однако ранее, чтобы как-то обосновать увольнение Баудера, фирма сообщила ведомству по вопросам труда, что «на него заведено уголовное дело», хотя в то время никакого расследования против Баудера не велось, никакого иска к нему предъявлено не было, о чем суд дал соответствующую справку.

Лишь когда делом Баудера заинтересовывается пресса, уголовная полиция принимается за расследование, правда, не комиссариат в Хейденгейме, а политическое ведомство близлежащего Эльвангена.

После того как на допросе в полиции Брахерт, Кеттлер и Трауб запутываются в противоречивых показаниях, а пресса предает гласности предысторию этого дела, фирма отказывается от первоначальной мотивировки увольнения Баудера.

Но прежде чем это произошло, производственный совет сделал следующее заключение:

«В течение нескольких месяцев производственный совет имел возможность наблюдать, как Баудер непрерывно подвергался клеветническим выпадам; причиной этой травли послужили его политические взгляды. Производственный совет, заслушав показания трех слесарей, имеет все основания подозревать, что выдвинутые в настоящее время против Баудера обвинения послужили причиной его увольнения без предупреждения, не соответствуют истине. В отличие от вышеупомянутых слесарей член производственного совета Лохштампфер, работающий в том же самом помещении, не обнаружил никакого запаха газа».

Тем временем делом Баудера занялся баденвюртембергский союз предпринимателей металлопромышленности. Его председатель Гильдебрант дает делу об увольнении Баудера неожиданный поворот:

«И тогда жалобщик, демонстративно взглянув на часы, заявил, что его рабочее время истекло, так как уже 15.47 (то есть две минуты спустя после окончания рабочего дня), и покинул помещение. Начальник отдела кадров Кёпф успел лишь крикнуть вслед жалобщику, что отныне тот уволен». Такое поведение, по Гюльдебранту, «представляет собой грубое оскорбление, наказуемое согласно § 123, пункт 5 ремесленного устава, — уже одно это оправдывает увольнение без предупреждения».

И при рассмотрении жалобы Баудера в суде по трудовым спорам, как мотив увольнения, указывается лишь… «недостойное импульсивное поведение» Баудера.

Баудер продолжает настаивать на том, что его увольнение — это акт мести одиночке, политически инакомыслящему. В доказательство он привел ряд небезынтересных фактов. Так, оберкомиссар Бурбах, приказавший своим молодчикам притащить к нему Баудера для допроса прямо с собрания Союза немецких землячеств, пригрозил: «Мы еще сотрем тебя в порошок, пока же займемся расследованием. Ах ты задница, да с твоим ли умишком тягаться с капитализмом?! Погоди, боссы научат тебя жить».

А вот случай, который произошел ровно за два года до увольнения Баудера, — его встреча с неизвестным господином. Предварительно незнакомец позвонил по телефону Баудеру на работу и сказал, что им непременно нужно переговорить. Баудер вспоминает, что в ту пору ему было уже запрещено пользоваться служебным телефоном, однако на сей раз представитель администрации сделал почему-то исключение и позвал к аппарату. Встретившись с Баудером в ресторане «Чрево», неизвестный назвался Бернхардом Зонненбергом и предъявил ему удостоверение Социалистической единой партии Германии. По его словам, он прибыл из ГДР, чтобы организовать новые и расширить старые нелегальные ячейки, и просил содействия Баудера. Рабочий ответил, что он легально занимается политической деятельностью в рамках Немецкого союза мира, и не поддался на провокацию. Тогда Зонненберг изменил тактику и предложил для начала три тысячи марок, если Баудер согласится «работать на его союз», подразумевая под этим ведомство по охране конституции. Он хотел, чтобы Баудер стал осведомителем ведомства в Немецком союзе мира и одновременно снабжал бы информацией о коллегах по работе. Когда Баудер отверг предложение, Зонненберг на прощание заметил, что придет время и тот пожалеет о своем отказе.

После увольнения Баудера подобный случай произошел с левым демократом Максом Кюблером. Того пригласили в погребок «Ягненок», где в отдельном кабинете его ожидал господин, назвавшийся Леопольдом. Выпивка уже стояла на столе. «Нам здесь никто не помешает». Леопольд прямо отрекомендовался служащим ведомства по охране конституции и дал Кюблеру понять, что если тот пожелает, то ему не придется больше ездить на работу на велосипеде. Он получит новенький автомобиль в обмен на согласие поставлять информацию о деятельности Союза немецких землячеств и о своих коллегах по работе. Когда Кюблер отказался, Леопольд пригрозил: «Если вы хоть кому-нибудь расскажете об этом разговоре, то с вами произойдет то же, что с Баудером, вы потеряете не только работу, но и служебную жилплощадь».

7 октября, за две недели до муниципальных выборов, единственный представитель Союза немецких землячеств в муниципалитете Карл Хитцлер неожиданно заявил о своем выходе из партии. Подобное решение его заставил принять страх потерять работу. Тем не менее администрация цементного завода Швенка, где он работал мастером в гараже, перевела Хитцлера на нижеоплачиваемую должность.

В ПОИСКАХ РАБОТЫ