— Я уже просила вас разговаривать со мной повежливее.

— Дело не в вежливости, — говорит Клод, освоившись. — Я выполняю свою работу, выполняйте же вашу и не придирайтесь ко мне.

— Прошу вас, Майяр, ближе к делу, — внушительно заявляет хозяин, вступая в разговор. Он непринужденно сидит, удобно развалясь в своем кресле, не волнуется, полон уверенности в себе.

Клод вдруг почувствовал себя таким же несчастным и жалким, каких не счесть, и в памяти возник Токарь, шагающий к выходу тяжелой походкой обремененного лишним весом и многими годами человека. Клод сжимает кулаки. Но это нелепо, бесполезно. Он стоит перед хозяином, словно перед судьей, решать будет только хозяин, и никто другой. И этого захотел он сам, Клод настоял, чтобы идти сюда вместе с этой Ложе. Теперь его охватывает взрыв возмущения:

— Вы платите мне за работу, я ее делаю. Разве не так? В чем же вопрос?

— Вас не упрекают в том, что вы не делаете свою работу, — говорит хозяин. Он внимательно разглядывает Клода, напряженно сдвигает брови, пытаясь понять, куда тот клонит.

Но Клоду даже уже не хочется, чтобы его понимали. Он упрямо твердит:

— Я должен возить поставки, это я делаю и не слежу, как делают свою работу другие.

Хозяин молча рассматривает его, и Клод чувствует, что увязает, но уже не может остановиться:

— Но я не хочу, чтобы ко мне приставали. Когда мне надоедают, я даю сдачи.

Хозяин удивленно поднимает брови, на губах ироническая усмешка. Он поворачивается к мамаше Ложе:

— Объясните мне, что произошло.

— О, все очень просто, господин директор, — отвечает она, бросив злорадный взгляд на Клода. — Майяр не позаботился сдать накладные по возвращении из поездки вчера вечером, а теперь утверждает обратное.

— Вы уверены? — переспрашивает ее хозяин.

— Безусловно, — важно произносит мамаша Ложе, — он пришел вместе с Леграном, но в отличие от Леграна ничего не сдавал мне.

— Только что вы утверждали, что я даже не входил к вам в комнату, — заметил Клод.

— Я никогда не говорила этого, — пожала она плечами, не глядя на него.

— Что?! — воскликнул Клод.

Хозяин поднимает руку:

— Не кричите, Майяр. Может быть, вы их положили в какое-нибудь другое место? — миролюбиво спрашивает он.

— Я никогда не теряю документы, — с достоинством возражает мамаша Ложе. — С тех пор как я работаю у вас…

— Скорее наоборот, — произносит Клод дрожащим голосом, — и не стесняетесь солгать, даже когда это может причинить неприятности другим. — Мгновенно его охватило чувство стыда. Ему вовсе не хотелось искать защиты у кого бы то ни было.

Мамаша Ложе ничего не ответила.

— Оставьте нас в покое, Майяр, — сухо сказал хозяин.

Клод осекся.

Хозяин выпрямился в своем кресле.

— Вы везде смотрели? — спросил он секретаршу.

— Разумеется, — ответила она с обиженным видом.

— Посмотрите еще, — покачал головой хозяин. — Если не найдете, то проверьте, все ли грузы были доставлены. — Затем повернулся к Клоду. — А теперь я хотел бы поговорить с вами, Майяр.

Мамаша Ложе в замешательстве. Она смотрит на хозяина так, словно тот забыл что-то сказать. Но тот ограничивается только этим, показывая, что ждет, когда она выйдет. Она изображает на лице кислую мину и покидает кабинет.

Клод машинально взглянул на захлопывающуюся дверь. Он немного ошеломлен. От гудения грузового лифта дрожат стены. Небо за окном залито золотистым светом. День идет к концу. И непонятно почему, Клоду вдруг становится грустно.

— Вы заставляете много говорить о вас, Майяр, — вдруг заявляет хозяин. Он сидит за столом, наклонив голову, поставив локоть на стол, почесывает щеку, смотрит на Майяра.

— Почему? — спрашивает Клод несколько агрессивно.

— Я знаю, вы можете сказать, — улыбается хозяин, — что это вызвано определенными обстоятельствами…

— Какими обстоятельствами? — У Клода нет желания оправдываться. Он стоит, а хозяин непринужденно восседает в своем кресле, их разделяет стол. Что тут сказать? Так стоял он перед комиссаром полиции и перед капитаном, обвинявшим его в принадлежности к коммунистам. Клод вызывающе сует руки в карманы. — О каких обстоятельствах идет речь? Ваша секретарша потеряла накладные, а поскольку ей не хочется, чтобы ее отругали, предпочла заявить, будто я не вернул их. Вот и все. Это нетрудно понять. Но это подло. Мне не в чем оправдываться. Пусть она рассказывает что хочет. Плевал я. — Ему не удается объяснить свою мысль, и он повторяет с отчаянием: — Мне не в чем оправдываться.

— Речь идет не об этом, — покачал головой хозяин.

— Тогда о чем же? — Клод невольно подался вперед. Со стороны он, должно быть, похож на собаку, готовую укусить. Подонки!

— Заведующий гаражом сказал мне, что ваш грузовик в плохом состоянии.

— Ремонтными работами должен заниматься он.

— Согласен, — улыбается хозяин и опускает взгляд. Но в тот же миг его глаза вспыхивают. — Согласен, это его работа. И все же создается впечатление, что вы не очень-то заботитесь о машине.

— Это он вам так сказал?

Хозяин отрицательно качает головой.

Клод отказывается что-либо возражать:

— Мне все ясно, вы хотите выбросить меня.

— Совсем нет, — удивленно поднимает брови хозяин. Он кажется искренним. Затем, будто спохватившись, уходит в себя. Выглядит серым и массивным, полностью погруженным в свое молчание. Его молчание — это трюк, им же самим изобретенный, такой же, как и ширина письменного стола, который стоит между ним и работающими на него. Клод ждет, что будет дальше. Впрочем, так или иначе, рано или поздно, все равно придется уйти!

Гюнтер Вальраф

Сговор

(нежелательный репортаж)

12 июля слесарь-ремонтник Гюнтер Баудер был уволен без предупреждения с фабрики металлической сетки Обердорфера в Хейденгейме. В подобных случаях ведомство по вопросам труда приостанавливает — обычно на восемь недель — вступление в силу решения администрации фирмы: в это время рабочему отказывают в праве на пособие по безработице, так как считается, что в своем увольнении он повинен сам и не заслуживает поддержки ведомства социального обеспечения; но, с другой стороны, рабочий имеет право хлопотать через суд по трудовым спорам о восстановлении на работе и в случае положительного решения ему может быть выдано задержанное пособие.

Хейденгейм — промышленный город с пятьюдесятью тысячами жителей, расположенный в центре Швабского Альба, удален от ближайших крупных городов: Ульмана пятьдесят километров. Штутгарта — на девяносто и Гейдельберга — на сто пятьдесят. Фабрикант Обердорфер здесь влиятельная персона. Фирма, где заняты примерно триста пар рук, специализируется на изготовлении мелкоячеистых металлических сит для бумажных мельниц. Эта продукция пользуется большим спросом, чистая прибыль достигает чуть ли не двухсот процентов.

Слесарь-ремонтник Баудер, двадцати восьми лет, женатый, трое детей, до своего увольнения семь лет проработал на Обердорфера. На мартовских выборах в совет представителей рабочих и служащих фирмы Баудер, получи он немногим больше голосов, вошел бы в производственный совет, и тогда, как член совета, он не мог быть уволен. Руководство фирмы не очень-то жаловало Баудера, считая, что он слишком активно вмешивался в дела, которые его не касались.

Но в активности Баудера повинен сам Обердорфер. Взять, к примеру, случай, когда фабрикант не выплатил тринадцати слесарям разницу в тарифных ставках за целый год. Хотя в каждом отдельном случае эта разница была мизерной и составляла 17–30 пфеннигов, в итоге образовалась кругленькая сумма — свыше пяти тысяч марок. В довершение по своим политическим взглядам Баудер противник военной службы, член Союза немецких землячеств^[5], — организации, за которую в Хейденгейме голосовало более пяти процентов избирателей. Однажды он умудрился поцапаться со своим начальником, который закончил вторую мировую войну в чине лейтенанта вермахта и семь лет провел в русском лагере для военнопленных. Обердорфер называл Баудера «вечным брюзгой» и «склочником» прямо в глаза. Глава фирмы заботился о политическом образований своих рабочих — им регулярно и бесплатно выдавали несколько сот экземпляров «Ост-вест-курирс» — крайне правой реваншистской газеты, выступавшей за пересмотр восточных границ.