В школе дела шли у меня хорошо. Перед тем как мне сдавать экзамены за четвертый класс, в мастерской возникли трудности, она стала приходить в упадок. Дед много тратил, и мастерская не давала дохода. Отец не получал жалованья, и для нас начались трудные дни. Поскольку денег для выплаты жалованья не было, отца постоянно обходили. Он был мастер, и дед переложил на него все тяготы. Даже те деньги, которые отец получал, уплывали в мастерскую. Мы плохо питались. В ту пору наша еда состояла из куска хлеба и кофе с молоком.

Несмотря на все наши жертвы и старания поднять мастерскую, мои дядья говорили, что отец набил мошну деньгами из кассы, что ему совсем не так плохо, как он хочет показать. Это нас огорчало и обижало. Нам нелегко жилось, а братья отца без конца на него нападали. Отец был вынужден открыть угольную лавку. Но хотя в те времена уголь был в ходу, наши дела шли все хуже, потому что отец жил мастерской и потерять ее для него было равносильно смерти. Все гроши, которые он зарабатывал, уплывали из дому. Лавка перестала приносить доход. Отец ее продал и продолжал работать в мастерской, но легче нам не стало.

Дед и отец взяли в аренду мелочную лавку у Адриану Рапиньи. Тому не хотелось с нею возиться, и вскоре он ее задешево нам уступил. Тут наша жизнь начала понемногу выправляться. Наученный горьким опытом, отец теперь не мешал торговые дела с производством. Но потом снова принялся за свое: стал вкладывать деньги в мастерскую. Опять настали трудные времена, поставщики прекратили давать нам товары. Тут только отец понял, что происходит, закрыл мастерскую и занялся лавкой. Наше экономическое положение стало улучшаться, но очень понемногу.

Мастерская была собственностью компании, которая распоряжалась в наших местах. Дед взял мастерскую в аренду много лет назад, потом между ним и компанией возникла тяжба, на которую уходила большая часть наших доходов. Как говорил мой дед, у компании денег больше, она смогла выиграть дело и заставила нас уехать. Уверен, если бы не эта тяжба, дед и отец никогда бы оттуда не уехали.

Я закончил начальную школу в десять лет, а в одиннадцать поступил на фабрику. Родители не возражали. Наша жизнь оставалась по-прежнему нелегкой, и помнится, у меня не бывало ни гроша. Я давно уже перестал таскать у матери деньги. Мне казалось, что я хуже других мальчишек. Ведь мой отец был мастером и пользовался уважением, а мы никак не могли свести концы с концами. Почти все мои сверстники ходили в башмаках, а я босой. У меня была пара ботинок, я надевал их по воскресеньям.

На первой моей работе я возил кирпичи в тачке, а это очень тяжелое дело. Я разгружал печи, на руках перетаскивая горячие кирпичи. Проработал я там лишь лето. У одного из хозяев были довольно глупые шутки. Если кто ему не нравился, он швырял в того глиной. В меня он запустил со всей силой комок и попал в глаза. Я ушел. Мать накричала на меня. Вскоре меня отдали на другую фабрику. Говорили, что я спорый в работе. Я возил на тачке кирпичи, выходившие из-под пресса, а другие рабочие сгружали их на пол для просушки. Здесь пресс был уже электрический. Работали споро и после каждого рейса старались хоть немного отдохнуть. Когда хозяин снял несколько парней с этого участка, времени на отдых уже не осталось. Поэтому нам приходилось бегать. Я пошел к хозяину: «Такого не должно быть. Я так больше не могу», — и бросил тачку. «Знаешь, парень, если ты не помолчишь, я вышвырну тебя вон». Через два дня он меня уволил.

Оттуда я перешел на стройку подсобным рабочим, таскал на спине ведра со штукатуркой на четвертый этаж. Мне было тринадцать. Там я пробыл около двух месяцев. Оттуда подался рыть канавы. Все заработанные деньги я отдавал матери. У меня не оставалось ни гроша.

Помимо того, что работа была тяжелой, нам попался чересчур суровый прораб. Суровый и жестокий. Когда мы не успевали докопать несколько метров, он кричал: «Ничего не сделали, лодыри!» И осыпал нас руганью и оскорблениями. Мне бывало не по себе, и пропадала всякая охота работать. А прораб не спускал с нас глаз. Человек ведь не может работать без остановки, он не машина. Прораб только того и ждал — стоило кому-то из нас разогнуть спину, как он тут же являлся и начинал орать. Он просто нас травил.

После я нанялся к одному каменщику, ходил с ним по домам. Он был хороший человек. Скоро я обзавелся инструментом. У меня до сих пор хранятся мастерок и отвес. Мы перекрывали черепицу, пробивали двери. Мне было с ним хорошо. Он сердился, шумел, но быстро отходил.

Тем временем мой брат Арманду поступил на металлообрабатывающий завод в котельный цех. Он был трудолюбивый и быстро обзавелся друзьями. Вскоре он добился, чтобы приняли и меня. Тут для меня началась настоящая пытка. Мастером там был некий Силвину, из-за него жизнь в цехе была невыносимой. Но я все-таки выдержал там несколько лет. Подсобником.

Силвину я не понравился, потому что любил учиться и часто поступал не так, как ему было привычно. Например, когда он приказывал мне что-нибудь, я делал не так, как он велел, а по-своему. Обычно так сберегалось время. А он хотел, чтобы я работал, как в первобытнейшие времена. Казалось, мог бы он понять, если перестать махать молотом или мотыгой, если делать работу быстрее и с меньшими усилиями (и если машины при этом не ломаются), то это намного лучше. Лучше для всех. И все-таки этот самый Силвину считал, что я должен применять устаревшие методы, что нужно продолжать работать, как двадцать, тридцать лет тому назад.

Но и я упрямый. Мать постоянно ругалась: «Ты просто с приветом. Все время какие-то идеи…» Тогда я отвечал «да-да», «ладно», «хорошо», но когда на другой раз мне давали новую работу, все повторялось. Я дожидался, пока мастер отойдет, и делал по-своему.

День за днем он не отставал от меня, не отходил ни на шаг. Стоило мне поднять голову, как я слышал: «Чем ты тут занят?» У меня был хороший знакомый, мастер из котельного цеха, приятель моего брата. Силвину постоянно ему на меня наговаривал: «От этого типа никакого проку. Попусту тратит время!» Этот приятель как-то подошел ко мне и посоветовал набраться терпения. Через какое-то время он перевел меня к себе. Я многому научился в слесарном цехе и мог уже работать самостоятельно.

Перейдя в котельный цех, я начал работать в охотку. Мастер ко мне не цеплялся, я многое перенимал у других и старался все усовершенствовать. Мастер меня поддерживал. Тут я провел шесть месяцев, а потом, к неудовольствию моего шефа, попросился в сварщики. Меня привлекала эта работа. Я смотрел, как работали другие, и старался им подражать. Я пробыл в сварочном цехе около полутора лет. Мне было шестнадцать, а я уже работал наравне с опытными сварщиками. Видя мое рвение, они давали мне полную свободу. Я зарабатывал сорок эскудо, а опытные рабочие с шестнадцатилетним стажем — девяносто. Все было бы хорошо, если бы не жара. Я не знал, куда деваться. У меня появились гайморит и головные боли, от которых, несмотря на лечение, я страдаю по сей день. И никто не мог мне помочь. Доктор прописал мне очки, но я не мог к ним привыкнуть и выбросил, потому что от них у меня еще сильнее болели глаза. По праздникам, без сварки, я чувствовал себя гораздо лучше.

Я поговорил с шефом, объяснил, что со мною происходит. «Ладно, парень. Сходи к Силвину». Так я вернулся, на свое несчастье, в слесарную.

Перейдя в сварочный цех, я стал учиться по вечерам. Я плохо разбирался в чертежах, и мне было ясно, что надо учиться. Я начал посещать вечернюю школу. В пять я выходил с завода, ехал на велосипеде домой, ужинал, а в семь должен был являться в школу. От завода до дома пять километров, от дома до школы три. На все про все у меня было два часа. Я по-прежнему отдавал все деньги родителям, но мать начала входить в мое положение. Она совала мне деньги, а я не брал, знал, как нелегко нам живется.

Моя школьная жизнь протекала безоблачно. Я всегда получал хорошие отметки.

В тот период у меня возникли сложности с девушками. Но об этом не принято распространяться. Девушки относились ко мне с пренебрежением. Им нравились хорошо одетые парни. Но женился я в семнадцать лет.