По три утренны зари (да по три вечёрны зари), нагарка́л силы — не стало в городе упоме́щиваться. Силы нагарка́л. «Ну тепере, Марья Чернявка, пойду по три вечерны зари опеть припасу гарка́ть». Сел, нагарка̀л — господи батюшко, не стало в городе упомещиваться.
«Пойду я тепере на базар дорогих быков купить!.. А, ведь, надо их кормить!» Дваччеть пять быков дорогих самых купил. «Топере вари, а я пойду стольё ладить да ска́терки слать (надо детей кормить)». Вот говядину уварила она; он доспел все, ска́терки наслал. «Ну, дети, садитёся! Солдаты, кушайтё, пейтё! Как за белого чяря служили, так и за меня служитё! измены не делайтё!»
Сказка о Емельяне дурачке.
Откормил их, как следно. «Ну айда-тё! Как там станут палить-ту от тесьтя, вы все — пули, ядра — в лодку кладитё (к себе на колени), не палитё!» Тамотка все выпалили; у тестя и выпалить нечем: ничего нет, все вышло. «Ну, дети мои, возьмитё, как с овина снопы валятся, так и их там беритё». Вот принялись; весь город выпалил и детей всех (солдатов-то) у тестя прибил.
«Ну, тепере поедём ко мне в гости!» — тестю говорит. «Глаза́-те защурь!» Глаза-те защурил, — уж он в горниче и очутился, на лавочке (попиваёт и поедаёт). «Я сколь етим местом бывал, горы не видал. Откуда и гора взялася? Откуда город взялся? Откуды вы взялися?» — Вышла Марья Чернявка. «Это я, батюшко — бает — а ето Омельянушко».
Его там угостили, как следно. «Уведитё в чисто поле, на ворота посадитё, ростреляйтё, и пепел розвейтё!» Так и сделали, увели его, разо́стрелили и пепел розвеяли.
27. ПОПОВ РАБОТНИК И ДЬЯКОН
Был старичок, седой поп. А у него кладу́шка была — копёшка ржаная — четыре овиньча. А он не может молотить. «А поду — бает — за ворота, на ве́рею навалюсь: какой прохожой человек идет — того и поряжу: чё запросит, то и отдам».
«Иди-ко — бает [прохожему] — сюды́, побалесим!» — «Штё, батька?» — «А вот штё: у меня копёшка есть, четыре овинча, а овин высушон — готово всё. Сам не могу молотить. Помоги! Штё запросишь?» — «А по рублю с овина, да по стакану вина — за ужином и за завтриком». — «Ну, ето не постою... Только проворно ле молотишь?» — «Только бы снасть крепка была! Я как бо́тну молотилом, так сноп напополам розлетит и молотило отлетит!» — «Мне — бат — етакого то и надо, штобы проворной был».
— «Ну, стряпки, ужинать станетё или чего?.. Собирайте скорее, да айда молотить!» Стряпки соскакали, ужинать собрали, живо два, айда сейчас молотить. А у него овин-от сто суслонов, не малинькёй; на один посад все уходит у него: ладонь то долга́.
Как сечас по́слали [постлали снопы], как бузды́рнул, так сноп пополам розлетел и молотило отлетело. «Где шило да ременьё, только сказывай! Сейчас поспеет!»
(Прибежал ко крыльчю). А к попадье-то дьякон ходит. — «Батюшко велел: всех овечек, куречь, гусей да уток, всех на реку надо гнать, поить!» — «А, ведь, я — бает — поила!.. Погоди маленькё!
А был в саннике телёнок зарезан трех годов — кишки те выброшены, а не о́бодран. А он [работник] там воро̀та и все отворил настежь: гуси и утки все на реку убежали пить. А она [попадья] дьякона-то в опоёк-от и запехала, да тут и зашила.
Прибежал [работник], санник ростворил, двери отворил. «Куричи все улетели, гуси, утки; а ты — бает — пади́на, што не бежишь?» — бух его по ребрам; на реку-то сташшил с боку на бок. Гуси да утки все напились; он тошнее того опять его гонит на перемётку. «Иди, пропадина, не упирайся. Што упираешься?» — Затолкал его в санник, опять запер. (Сам айда скорее молотить). Они все стоят, его дожидают, не молотят.
Прибежал. Измолотили, солому сносили, вычистили; во́рох вычистили, столкали, овин насадили; айда домой завтрекать.
Позавтрекали. А ему [работнику] ничего — только измолотил да и на полати. А попу овин суши́. До того сухо сушит, што че́хледью так и несет, синенькой огонек над снопами-то.
Овин высушил, идет из овина. «Што, работник, спишь или так лежишь?..» — «А я, батюшко, пятнадцатую трубочку докуриваю». — «Да как у тебя глаза-те не опалит?» — «А у меня, батюшко, по привычке!» — «Разе кма у тебя табачку то?» — «А мне батюшко кулёк послал, табаку-ту, так на год будет».
«Ну што, стряпки, надо итти молотить, пока снопа-те горя̀чи!» Выслали [снопы]. Как бузды́рнул, так сноп пополам и розлетел и молотило отлетело. «Ох ты, подлец! тепере опять зано́жишь нас?!» — «Теперь, батюшко, знаю, где шило, где и ременьё, всё! сейчас!»
У него не отлетает, а он омуры́чивает — молотило то цело.
А опять он, дьякон, пришол к ней. «Топере, мамонька, убежели! Нет, к тебе не приду, коли екого работника порядили — не можешь и успрятать от него!» — «А вот — бает — луку семьдесят мешков закоптели, как во смоле, на полатях стоят: я мешок-от вывалю (опростаю), туда запехаю, да и устьё зашью».
Работник прибежал ко крылечку. Брякнул колечко. «Кто тут?» — «Работник!» — «Зачем?» — «А батюшко велел ложки чистить, мыти!» — «А я — бает — как вы поели, вымыла, да во шкап!» — Он бежит, а она в шкап, да на верхню полочку посадила: дьякон-от там и сидит [в мешке?]. Как он его увидал, схватил, мыл — посадил, опять запер. Опять айда молотить.
Прибежали; измолотили, солому вычистили, сносили; ворох вычистили, столка́ли; овин насадили.
Опять насадили овин, айда домой завтрекать. Позавтрекали — на полати спать. А попу — овин суши. Овин высушил, идет — он спит. «Что, работник, спишь или так лежишь?» — «А я, батюшко, двадцать пяту трубочку докуриваю». — «У тебя шары́ выворотит». — «Мне по привычке».
— «А вон есть пру́тьичё. Ты бы...» Стряпку разбудил другую — мётлы делать. «Метел нету, нечем [вычистить] ворох сметать!..» — «Метелку!» — А одна взяла тупичю, а другая косарь: как к имя́м подступиться, подсунуться, они, пожалуй, и голову отсекут (тяпнут). — «Ты бы сам собой доспел — тебе бы лишну копейку добавил еще!»
«Айдате молотить!» — «Исть надо! Исть то охота — весь день не едали!» — Поужинали.
Пришли выстлали снопы. Как поздёрнул, так сноп пополам разлетел и молотило отлетело. — «Сейчас поспеёт!»
Прибежал ко крылечку. Брякнуло колечко. «Кто там?» — «Батюшко велел е́сли чистить; корм понапрасну валится (из е́сель коровам)». — «Погоди маленько, рубашечно корыто уволоку коров напоить!» А сама дьякона под ясли да и соломкой закрыла его.
А он [работник] уж четыре рычага и припас, на плечах держит. Е́сли чистил, чистил, на опрокидку опрокинул е́сли те. Соломку-то как раскрыл, да айда его [дьякона] тут чистить го́ить; как сленно отгоил.
Убежал молотить опять. Хватил молотило, как бузнул, так так сноп пополам разлетелся и молотило отлетело. Сейчас поспеёт.
Прибежал к крылечку. Брякнуло колечко. «Кто там?» — «Квашонка раство́рена, нечем месить: хоть — бает — с полумерку на мельничу свозить — смолоть!» — «Пять мер намолото муки — только друга́ квашня растворена!» — «Батюшкино слово не переспоришь!» — Она взяла, вывали мешок-от, его [дьякона] туда и засадила (лук-от вывалила в короб), а устьё зашила.
Роботник всё припас — и ворота растворил. Хватил мешок, через брус прямо его и ухнул. (Бу́згнул прямо через брус.) Хватил да на мельничу. Тут помо́льник спит, и мельник спит, и засыпка спит. «Что вы долго спитё, не мелитё? Вода через верх бежит! Што не спускаетё? Кони-те и обмо́тки-те объедят!» — «На — бат — ключ, отпирай да и засыпай! Мы обуёмся, так прибежим».
Отпер амбар, хватил мешок, ух в тюри́к; а сам уса́пал (пал да айда — усара́пал).
«Кма ле у него засыпано? Надо посмотреть». Один выдумался. Посмотрели: чёрный мешок-от. «Чорт брошен?!» — Развязали мешок, а тут дьякон. «Зачем, ты — бает — долговолосой, тут сунулся, забился в мешок-от? Подлечина!» — Всю голову испробили, да за очаг (за помольной) и бросили его.
