Как сказочник, Ломтев должен быть причислен к разряду самых выдающихся. Прежде всего, он выделяется с количественной стороны. Правда, численно запас рассказанных им сказок кажется сравнительно небогатым: 27 текстов, — но все они выделяются своим размером. В печатном виде они занимают 227 обычных октавных страниц, т. е. 15 печатных типографских листов. Это, конечно, значительно превосходит нормальный тип памяти среднего человека, и уж, во всяком случае, с этой стороны он превосходит всех известных до сих пор русских сказителей. Его сказка «О Рязанцеве и Милютине» занимает 14 страниц, «Васенька Варегин» — 17; «Иван-Солдатский сын» — 13 и т. д. Таким образом по длине текстов с ним могут соперничать только немногие сказители-сказочники. Иногда, у некоторых сказочников встречаются отдельные тексты даже и бо́льшего размера, напр., сказка «О трех богатырях: Вечернике, Полуношнике и Световике» Антона Чирошника,^[47] но нет ни одного сказителя, который располагал бы таким большим запасом столь длинных сказок.

Эта замечательная память позволяет ему хранить обилие сюжетов, фабул, отдельных эпизодов и деталей, распоряжается которыми он довольно свободно. У него очень редки типичные формы сюжетов, но, большею частью, он соединяет несколько сюжетов, удачно и искусно комбинируя из них свои сказки.

Характеристика его метода, которую сделал во вступительной заметке Д. К. Зеленин, с нашей точки зрения не совсем точна. Он характеризует манеру сказителя следующим образом: «Изменить основу, остов сказки Ломтев считает своего рода преступлением, и всегда весьма точно придерживается того самого хода событий, с каким он когда-то усвоил данную сказку. В каждой своей сказке Ломтев видит стройное целое и дорожит этой цельностью сказки, т. е. свято хранит традицию, меняя и дополняя лишь мелкие бытовые детали».

Здесь не совсем ясно, почему собиратель говорит о традиционности по отношению к сказкам Ломтева. Поскольку мы ничего не знаем об его учителях, у нас нет основания судить и о том, насколько точно передает он слышанное ранее; сравнение же его сказок с другими аналогичными текстами, во многих случаях, обнаруживает оригинальность не только в манере изложения, но и в самом сплетении сюжетов и в их развитии. Сам же собиратель считает одну из сказок Ломтева («Рязанцев с Милютиным») собственным изобретением сказителя, хотя, в сущности, и эта сказка представляет собою только своеобразное сочетание различных известных мотивов и эпизодов. Тот же художественный метод характерен и для сказки о Варегине и некоторых других его текстов.

В его репертуаре преобладают сказки волшебные и фантастические; элементы фантастики, вообще, довольно сильны в его сказках, но у него, так же как и у Винокуровой и других сказочников, фантастика уже тесно сплетена с бытом. Разнообразные, и богато у него подобранные, элементы фантастики он вводит в быт осмысляя тем сказочное повествование, и на этом пути он проявляет огромную изобретательность и чуткость, художника. Запаси его текстов в сборнике Д. К. Зеленина открываются сказкой о Ванюшке. Ее началом и завязкой служит сюжет ученичества у колдуна. Его обычная схема такова: старик желает отдать сына в ученье и случайно сталкивается с колдуном.

Ломтев тщательно мотивирует встречу. Старик у него отправляется учить сына, по дороге их застигает гроза, мочит дождем, они сбиваются с дороги. Сын предлагает отцу прислониться к забору: «не так будет нас дождем бить». Хозяином дома оказывается старичок-колдун, он слышит разговор у своего дома, выходит на голоса, и таким образом, происходит встреча и знакомство, завершающеееся отдачей сына в ученье.

Такими реалистическими подробностями полна вся сказка. Напр., рассказ, как старик учит Ванюшку хозяйничать: «начал его самовар учить ставить: налил воды и жару наклал»; тонкие реалистические детали — в рассказе об открытии запретной двери: «Ах, дверь крепкая... Увидал на двери есть такой сучек. Взял он палочку-колотушечку — проколотил этот сучек». Фантастические драгоценные камни, золото и серебро запретных комнат заменены совершенно реальными, и более знакомыми рассказчику и его слушателям, медными, серебряными и бумажными деньгами. Влеэание в ухо коня, после чего герой делается покрытым золотом чудесным богатырем, заменено простым мазанием себя золотом. Можно привести очень большое количество аналогичных примеров.

В таком же, строго реалистическом плане, но с глубоким психологическим проникновением, изображены сцены встречи Ванюшки с девушками, его отчаяние, когда они исчезли, выпрашивание платья и т. д. «Доходит, отворил комнату, стал: ништо с имя не говорит; онемел и стоит. Девицы сказали: «Што ты, Ванюшка? Али мы хороши?» — «Сколько у дедушки в комнатах хорошо — а вы мне показались еще лучше!» — Когда красавицы улетели, он «сял на лавку, замахал руками, заботал ногами, задурел». Так, сменой движений великолепно передано состояние отчаяния. Для художественной манеры Ломтева вообще очень характерно это внимание к мелким движениям, в которых проявляется то или иное состояние человека.

Как художник-психолог, он, конечно, значительно уступает Винокуровой (которая в этой области является непревзойденным мастером среди русских сказителей), у него нет таких целостных, выдержанных в едином плане психологических образов, как у сибирской сказительницы, но отдельные моменты и сцены у него порой блестяще разработаны. Такими моментами особенно богата его лучшая сказка — сказка о Ванюшке. Как яркий пример, можно привести сцены отчаяния Ванюшки, когда, лишившийся всего, потерявший жену и богатство, он сидит где-то на кочке, в болоте, закусывает сухариком и плачет: «Жди, отец! Выучился Ванюшка!»

Таким образом, Ломтев должен быть отнесен к тому же типу сказочников, что и Винокурова; его сказки — так же реалистичны и характеризуются сильным уклоном к психологизму; так же, как и у Винокуровой, интерес к реалистически-психологической стороне заслонил интерес к внешней стороне сказок: сказочная обрядность выражена у него довольно слабо. Вступительные формулы и концовки у него почти совсем отсутствуют. На все 27 сказок можно указать только одну концовку, и то очень примитивную. Очень бедно представлены у него и внутренние сказочные формулы и типические места. Описание богатырской поездки и седланье коня встречается только один раз; традиционное описание бабы-яги иногда встречается, но, напр., в сказке о Ванюшке оно уже отсутствует и заменено реалистически построенной беседой между старухой и зашедшим путником. Отсутствует оно и в ряде других текстов, где ему надлежало бы быть по ходу действия.

Взамен этих традиционных формул, у Ломтева ряд своих, самостоятельно выработанных, чисто реалистического типа формул, которые играют у него такую же роль, как обычные типические сказочные формулы. Из таких формул можно указать описание угощения, которое он передает всегда следующим образом: «давала она всякого бисерту, подносила имя жареного и паренова». Это «жаренова и паренова», по приблизительному подсчету, встречается у Ломтева раз десять. Из других формул такого же типа: «ночным бытом», «с копылков долой» и проч.

Репертуар А. Д. Ломтева чрезвычайно разнообразен: в него входят сказки волшебные, бытовые, шутливые сказки, сказки-легенды, сказки-рыцарские романы и т. д. Но над всем преобладают чисто фантастические сюжеты (17 из 27); кроме того, элементы фантастики заходят и в его бытовые сказки (ср. приведенную здесь сказку «Васенька Варегин»).

Кто был учителем Ломтева, где и у кого перенял он свои сказки, не установлено; но, несомненно, что он черпал сказки из разных сфер. Основной же социальный фонд его сказок — купеческий быт, с которым он был лично связан и который он превосходно знает. Даже в сказках явно солдатского происхождения («Васенька Варегин») черты купеческого быта заслоняют основные солдатские. Он даже Илью Муромца делает (правда, на короткий срок) купеческим приказчиком. Отношения колдуна-волшебника и его приемыша («Ванюшка») являются типичными взаимоотношениями купеческой семьи.