3. Царь и Черепан. Один из распространеннейших вариантов сюжета, носящего обычно заглавие «Умные ответы» (Анд. 921, II). Наиболее близок к тексту Чупрова вариант Афанасьева (186 a и b): в первом из них царь задает боярам загадку: «кто на свете лютей и злоедливей всех». Разгадывает Горшеня (синоним Черепана): «лютей и злоедливей всего казна».
Обычно в такого типа сказках дело кончается меной социальных положений. Бедняк-крестьянин делается боярином, а тот переходит в его состояние. Трагический исход варианта Чупрова возник, вероятно, под влиянием общего характера его репертуара.
СКАЗКИ А. НОВОПОЛЬЦЕВА
АБРАМ НОВОПОЛЬЦЕВ
НОВОПОЛЬЦЕВУ принадлежит одно из первых мест в галлерее мастеров русской сказки; по количеству же и разнообразию записанных от него текстов, по богатству своего репертуара он занимает бесспорно первое место. От него записано 72 текста; некоторые из них являются только короткими рассказиками-анекдотами или легендами, но в основном, его тексты очень значительны по своему объему; вместе с тем его репертаур крайне разнообразен: здесь и волшебная сказка и сказки-новеллы, и сказки о животных, народные анекдоты и легендарные предания, местные предания и т. п.
Но облик самого Абрама Новопольцева представляется весьма неясным и даже несколько интригующим. О нем не сохранилось ровно никаких сведений. Записи его сказок были сделаны в 70-х годах прошлого века известным собирателем-фольклористом Д. Н. Садовниковым. К сожалению, собиратель скончался, не успев привести в порядок и обработать собранные им материалы. Сборник вышел в свет уже после его смерти; сведения же о самом сказочнике, которые он предполагал предпослать собранию текстов, так и остались неопубликованными и позже затерялись.
Мы знаем об А. Новопольцеве, что он крестьянин села Помряськина, Ставропольского уезда, Самарской губернии. И это все. Да сам он эскизно зачертил себя в одной из своих сказок — в сказке о «спящей девице», в которой он сочетал два сюжета: «мертвой царевны» и «оклеветанной жены». Традиционное в сюжете последней появление переодетой в мужское платье оклеветанной дочери (уже ставшей царской женой), рассказывающей свою историю и изобличающей клеветников, он передает следующим образом: «Восходет молодец: «Мир вам гостям на беседе». — «Просим милости, добрый молодец». — «Что вы сидите, водку пьете, а ничего не говорите? Должно-быть вы спать хотите? Поднесите во-точки стакан — я шуточки пошучу!» Они спрашивают: «А ты чей такой?» — «А вот я, из Помряськина сказывальщик».
В этой беглой зарисовке все же как будто можно угадать основные черты волжского мастера. Это знакомый тип сказителей-балагуров, неизменных участников «веселых бесед», любимых членов артелей, тип сказочника-увеселителя, как называют его некоторые исследователи. Его стиль вполне соответствует такому беглому построению. Сказительское мастерство Новопольцева обнаруживается не столько в психологической или социальной творческой переработке основных элементов сказки, сколько в ее внешне-формальной стороне. Основная манера его — рифмовка, которая является одним из типичнейших приемов этого балагурного стиля. Это стремление к рифмовке распространяется почти на все части его сказок, у него зарифмованы зачины, концовки, типические, сказочные формулы и даже описательные места и некоторые части диалогов. Примеры — в изобилии дает приводимая здесь сказка об Иване-Царевиче и Марье-Красе, с ее замечательными зачинами. Иногда у него даже встречаются небольшие тексты, уже почти сплошь зарифмованные, напр. «байка про тетерева».[42]
Таким образом, рифмовка является основным стилистическим приемом, как бы направляющим течение сказки по определенному руслу. Рифмовкой определяются собственные имена: «Тот же час и старичок Тарас», «Вот солдат, — его звали Лоха — видит: его дело плохо»; рифмовкой же и соответствующими ей аналогичными приемами определяются и характеристики и некоторые сюжетные положения. Э. Минц на анализе сказки о Соломоне удачно показал, как резко изменился традиционный сюжет в передаче Новопольцева. «Сыплящий прибаутками и уменьшительными словечками, кузнецов сын, Соломон мало напоминает мудрого Соломона. Также и преступная Вирсавия, изображенная Новопольцевым, выказывает скорей усмешку над беспутной бабёнкой, «забавляющейся воточкой» и «держащей пригулочку», нежели возмущение перед преступной женщиной. Так исчезает и основная традиционная тенденция — «противу злых жен».[43]
Б. М. Соколов в своей книге о русской сказке относит Новопольцева к типу сказителей-эпиков (на ряду с Ганиным, Чупровым, Семеновым); это — несомненная ошибка. У Новопольцева — явное и резкое переформирование волшебной сказки. «Серьезная» волшебная сказка, как ее дают Чупров или Семенов, в его изложения приобретает совершенно иную установку. Он вносит разнообразные «потешные элементы», среди которых первое место занимает и «потешная, балагурная рифмовка», и таким путем придает новый вид и смысл сюжету. В волшебных сказках, где развитие действия ведет к нагромождению событий и где внимание слушателей приковано к тем или иным перипетиям судьб героев, Новопольцев врывающейся потешной рифмической характеристикой или каким-нибудь другим аналогичным приемом резко меняет тон и направленность сказки. Напр., описание смерти старухи в сказке «Ванюшка и Аннушка» дано в таком комическом (потешном) плане: «У старика старуха умерла — ноги в стену уперла». Ее хотят хоронить — а она встает из гробу, лезет на колокольню звонить. Но то на нее не взирали, тот же час в землю зарывали». В таком же плане, таким же методом изображение горькой участи сирот: «Ванюшка и Аннушка плачут и рыдают, свою мамоньку вспоминают. А вот же не родная ее мать — называет ее...» и т. д. В результате — типичнейшая, трогательно-сентиментальная сказка в изложении Новопольцева совершенно утрачивает свой обычный характер.
Так определяется основной интерес и художественный метод А. Новопольцева и его своеобразное место в русской сказке. Соответственно этому и основной жанр его, где с наибольшей силой проявляется его мастерство — новеллистически бытовой, в плане которого он передает и волшебную сказку. Поэтому А. Новопольцева можно считать — как это уже неоднократно высказывалось в литературе — типичным представителем наследия скоморохов. Н. Л. Бродский указал, что у него даже сохранились некоторые типичные скоморошьи формулы. Такова, напр., концовка: «...а нам молодцам по стаканчику пивца»... и т. д. (см. № 5). Упоминание о молодцах в устах Новопольцева, в едином числе сказывавшего сказку, ясно указывает на застывшую, традиционную прибаутку — формулу скоморохов.
Эту унаследованную скоморошью манеру Новопольцев развил дальше и перестроил в этом плане почти все сказки, которые он где-либо выслушал. Но переформирование им сказок затронуло, главным образом, формальную сторону. Реалистическая стихия хотя и пробивается кое-где, но ни разу не достигает такой силы и высоты, как у других сказочников, реалистов по преимуществу (П. Богданов, А. Ломтев, Н. Винокурова и др.).
Слабо отражены у него и черты местного быта, хотя река Волга довольно часто фигурирует в его сказках. Зато совершенно неподражаемы у него неоднократно вводимые им в рассказ кабацкие и трактирные сцены. Здесь как будто сказочник чувствует себя в родной и близкой сфере и недаром он зачертил себя веселым молодцом, любящим «шуточки пошутить». Невольно угадываешь за этим одного из представителей крестьянской богемы, какого-нибудь безземельного (или малоземельного) крестьянина, скитающегося по разным селам и являющегося желанным гостем шумных «деревенских бесед».
Интерес к формальной стороне и балагурству отразился и на социальной стороне его сказок. Социальные моменты и социальные тенденции в его текстах очень слабо подчеркнуты — исключение составляют только сказки о барах, но это принадлежит уже к числу общих явлений крестьянских сказок.
