Он стал ей говорить:
— Эки вы хороши, да эки вы красивы! Возьмите эдакой яшшик денег, согласитесь со мной! — говорит король.
Она говорит:
— Не соглашусь. Поежжай на полсутки в город, а я схожу к бачьку-духовнику, спрошу, простимой ле грех. Как простимой, дак соглашусь, а непростимой, дак и на деньги не обзарюсь.
Он и уехал. Вот она и пошла к бачьку. Бачько выходит из байны: запарел, заруменил. Она и говорит: «Простимой ле грех из-за мужа согрешить?
А он и говорит: «Непростимой, большой. А согрешим со мной, дак грех не будет, за нас мир замолит!
Она говорит!
— Приежжай часу в девятом вечера!
И вышла.
— Пойду схожу к благочинному!
Пришла к благочинному.
— Простимой ле грех из-за мужа согрешить?
Благочинному эта красавица нать:
— Нет, непростимой большой грех, а со мной, дак не будет грех: епархия замолит!
— Приежжай в часу десятом!
Пошла к архирею:
— Простимой ле грех из-за мужа согрешить?
Архирей тоже на эту красавицу обзавидовал:
— А согрешим со мной, дак вся империя замолит.
— Приежжай в часу одиннадцатом!
Она ушла домой.
Там она яшшик опорожнила и склала деньги куда ле.
Вот живет, поживает. И звонок у ворот.
— Кто, кто приехал?
Бачко заехал в гости. Она потихоньку да помаленьку самовар наставлят. Чай попивают. С час немного и време.
Опять звонок у ворот.
— Это кто наехал?
— Благочинной.
А чин чину повинуется ведь. Чин чина боится. Бачко дронул.
— Я-то куды, я-то куды?
Она говорит:
— У меня яшшик есь большой, ты в яшшик!
Стала опеть благочинного угошшать, с час време прошло, а тут звонок у ворот.
— Кто, кто у ворот?
— Архирей.
Благочинной архирея боитсе:
— Ох, ох, я-то куды деваюсь? Што архирей скажот: зачем к женшины пришел? Я-то куды?
— В яшшик.
И два там собрала.
Стала архирея угощать. — Король-ат и садит. Едет. Звонок.
— Кто, кто у ворот?
— Из Пруссии король!
Испугался архирей.
— Я-то куды. Расстригёт меня!
— В яшшик!
Король приехал:
— Ходила к попу духовнику? Спрашивала ле?
— Ходила. Грех большой, непростимой. Не буду грешить?
— Скорей, — король-от разгорячился, — несите мой яшшик в сани!
Слуги вынесли. Король поехал домой с яшшы...
(Хохот пресек рассказ). С яшшиком!
Вот и поехали. Едет, гонит! у купца все не марается рубашка. Приехал король, кликал пир и выпустил ейного мужа.
Пировал-жировал.
— Есь ле в Пруссии эка хозейка, штоб не согрешила, на эки деньги, на эдаки деньги не обзарилась!
Отворяет яшшик: тут поп, благочинной, архирей...
Три штуки запёрано.
А у хозеина все рубашка бела.
— Поежжай домой да выпусти, там сидят двое ишша.
(«Красная Нива», 1926, № 29).
II
СКАЗКА М. И. ВДОВКИНОЙ
Сказка о рябке, записанная со слов крестьянки М. И. Вдовкиной, является великолепным образцом диалогического мастерства в сказке. В виду отсутствия каких-либо сведений о сказительнице, мы помещаем эту сказку не в основном тексте, но в приложениях. Сказка записана в 1913 году в деревне Слудской, Котельнического уезда, Вятской губернии.
РЕБОК
Муж с женой поехал к тестю в гости. Доехал до лесу. Он поймал ребка. Жена спрашивает:
— Муж, кому ребка?
— Батюшке моему.
— А моему-то що?
— А нет ничего.
Жена говорит: «Не поеду в гости! Едь домой!»
— Ты — говорит — жена, не захворай.
— А що — говорит — захвораю, так захвораю!
Кому ребка?
— Батюшке моему.
— А моему-то що?
— А нет ничего.
— Едь скорей домой!
Едет домой.
— Жена, ведь, я к дому подъезжаю.
— Ну так що? Подъезжаешь, так подъезжай!
Кому ребка?
— Батюшке моему.
— А моему-то що?
— А нет ничего.
— Захворала я. Поезжай скорее за попом приобшать меня!
Ну, привез он попа и бежит в избу пере́же попа.
— Жена, я попа привез!
— Ну, так що? Привез так привез! Кому ребка?
— Батюшке моему.
— А моему-то що?
— А нет ничего.
— Приглашай скорее!
— Ну, жена, я попа повез; не умри без меня!
— Ну, так що? Умру так умру! Кому ребка?
— Батюшке моему.
— А моему-то що?
— А нет ничего.
— Умру без тебя! Вези мы́тничу!
Привез мытничу. Бежит переже домой.
— Жена, я привез мытничу.
— Ну так що? Привез так привез! Кому ребка?
— Батюшке моему.
— А моему-то що?
— А нет ничего.
— Давайте, мойте меня скорее!
Он и говорит.
— Жена, надо мне итти домовѝшшо делать, мужиков звать.
— Ну так що? Делать так делать! Кому ребка?
— Батюшке моему.
— А моему-то що?
— А нет ничего.
Идут мужики мерку снимать. Она опять мужа спрашивает:
— Кому ребка?
— Батюшке моему.
— А моему-то що?
— А нет ничего.
— Кладите в домови́шшо скорее!
— Жена, я тебя везти хочу.
— Ну так що? Вести так вести! Кому ребка?
— Батюшке моему.
— А моему-то що?
А нет ничего.
— Вези скорее!
Подъезжает к селу.
— Жена, ведь я к селу подъезжаю.
— Ну так що? Подъезжаешь так подъезжаешь! Кому ребка?
— Батюшке моему.
— А моему-то що?
— А нет ничего.
Приехали на кладбище.
— Жена, ведь, я тебя в могилу хочу спушшать.
— Ну так що? Спушшаешь так спушшай!
И опять спрашивает:
— Кому ребка?
— Батюшке моему.
— А моему-то що?
— А нет ничего.
В могилу спустил. Она опять спрашивает:
— Кому ребка?
— Батюшке моему.
— А моему-то що?
— А нет ничего.
— Ребята, вали глину!
Тут ее и завалили глиной.
Жена в могиле-то и зашумела. «Твоему, твоему, твоему!»..
А он ее уж завалил, так теперь нечего.
(Великорусские сказки Вятской губернии. Сборник Д. К. Зеленина № 76; стр. 227—229).
III
СТАРИННЫЕ СКАЗОЧНИКИ
В русской литературе о сказке есть две забытые статьи даже, быть может, вернее будет сказать: не забытые, а как-то сразу затерявшиеся на журнальных страницах и оказавшиеся вне поля зрения специалистов. Между тем, они очень ценны, и как ранние попытки оценить значение искусства сказочников и как очерки двух, видимо, превосходных мастеров.
Одна заметка относится к 1848 году и принадлежит сестре известного критика-журналиста, Н. А. Полевого, — Е. А. Авдеевой, автору ряда беллетристических рассказов и бытовых очерков о прошлом. Авдеева же известна и как пионер в области издания сказок для детей. Раннюю молодость она провела в Сибири, впоследствии явилась в ряду первых сибирских бытописателей и собирателей устного творчества. В одном из очерков, посвященных быту и нравам старого Иркутска, помещен и рассказ о сказочнике Терентьиче.
Другой очерк принадлежит известному историку, позже основателю и редактору «Русской Старины», М. И. Семевскому. В 1864 году он поместил на страницах «Отечественных Записок» специальный очерк «Сказочник Ерофей». 60-е годы были как раз эпохой усиленного внимания к собиранию сказок. В 1858 году вышел открывший собою историю изучения русской сказки сборник Афанасьева, в 61—63 годах выходили замечательные сборники Худякова, в это же время вели работу и другие собиратели. На этот повышенный интерес к сказке откликнулся и М. И. Семевский, которому удалось повстречаться (в Псковской губернии, в соседстве пушкинских мест) с замечательным сказочником Ерофеем из деревни Плутаны, в просторечии «Ерёха Плутанский».
В отличие от ученых собирателей, каким являлись и Афанасьев и Худяков, Семевский чутьем угадал связь записанных им сказок с личностью сказителей и, не опубликовав всех записанных от Ерофея сказок, остановился на фигуре самого сказочника. Таким образом, если не считать чересчур эскизных страниц о Терентьиче, статья М. И. Семевского — первый опыт цельной характеристики сказочника.
