[1 Цит. по: Шерстобитов В. У истоков искусства, с. 133.]

[2 См. там же, с. 101-102.]

С этой точки зрения представляет значительный интерес исследование первобытного орнамента, проведенное сибирским археологом Б. А. Фроловым [3].

[3 См.: Фролов Б. А. Числа в графике палеолита. Новосибирск, 1974.]

Он убедительно показал, что возникновение орнамента в первобытном обществе связано не только с формированием эстетической потребности в украшении, но и с развитием человеческого познания, в частности, с формированием зачатков математических знаний, причем познание чисел сочеталось в первобытном орнаменте с выявлением и постижением ритма повторяющихся узоров и фигур.

Мезинские браслеты

Что касается зачатков первобытного музыкального искусства, то наука до последнего времени почти не располагала фактами, позволяющими, хотя бы гипотетически, его реконструировать. Тем больший интерес вызывает сообщение о том, что украинские археологи не только обнаружили на Черниговщине целый „ансамбль" палеолитических музыкальных инструментов, сделанных из костей мамонта, но и сумели воспроизвести практически их звучание. Каждый из инструментов имел свое назначение и издавал звуки различной высоты. Бедро мамонта, например, использовалось наподобие современного ксилофона, череп был своеобразным барабаном.

„Ансамбль далеких предков, - заявил член-корреспондент АН Украинской ССР С. Бибиков, - скорее всего создавал лишь ударно-музыкальный ритм, сопровождавший первобытный танец. Об этом свидетельствуют найденные в комплексе „оркестра" браслет-кастаньеты из пяти вырезанных из бивня мамонта пластинок" [1].

[1 Правда, 1980, 21 ноября.]

Все эти и многие другие факты свидетельствуют о том, что социальная потребность, породившая искусство, вырастала на основе развития человеческого труда и общения, совершенствования человеческого сознания, материализованного в различных формах. Иначе говоря, истоки искусства лежат в той стороне человеческой практики, в которой находит свое проявление человеческая свобода.

Этому тезису, однако, на первый взгляд противоречит несомненная связь первобытного искусства с магией, с религией. На протяжении длительного периода многими буржуазными учеными, изучавшими палеолитическое искусство, развивалась магическая концепция происхождения искусства, согласно которой искусство возникает из магических обрядов.

Одним из первых эту концепцию сформулировал французский археолог и историк Соломон Рейнак, который писал о возникновении древнейших произведений искусства: „Мы сталкиваемся тут с магическим происхождением самого искусства, имеющего целью привлечь известного рода околдовыванием животных, которыми питается племя" [2]. Сторонником магической концепции был и западногерманский исследователь первобытного искусства Герберт Кюн. По его мнению, искусство, так же как религия, есть путь человека к раскрытию вечной тайны божества, один из способов приблизиться к богу. Поэтому Кюн считал, что живописные изображения неизбежно были с самого начала связаны с религиозным культом [3].

[2 Рейнак С. Орфей. Всеобщая история религий. Париж , б / г ., с . 136.]

[3 Kiihn Herbert. Auf den Spuren des Eiszeitmenschen. Wiesbaden, 1956.]

Для того чтобы правильно охарактеризовать соотношение искусства и религии в их генезисе, необходимо остановиться на двух вопросах: во-первых, на социальных истоках магии как древнейшей, по нашему мнению, формы религиозных верований; и, во-вторых, на сущности и происхождении обряда как специфического эмоционально-смыслового комплекса.

Социальные корни магии

Магия есть совокупность верований и специфических колдовских действий, с помощью которых люди пытаются сверхъестественным образом воздействовать на окружающие их предметы и явления. В основе магии, таким образом, лежит вера в сверхъестественную связь между реальными объектами или действиями. Археологические и этнографические источники свидетельствуют о том, что древнейшие магические верования и обряды зародились очень давно, на самых ранних этапах развития первобытного общества, возможно еще в мустьерскую эпоху, т. е. у неандертальцев. Мы разделяем точку зрения тех авторов, которые считают, что в магии верования в сверхъестественное выступали еще в самом примитивном, неразвитом виде [4]. Суть первых магических верований и обрядов очень точно охарактеризовал советский этнограф А. Ф. Анисимов, рассматривая их как попытки выдать желаемое за действительное [1]. Древнейшими магическими обрядами были, судя по археологическим данным, обряды овладения охотничьей добычей и умножения пищи, т. е. животных.

[4 См.: Анисимов А. Ф. Исторические особенности первобытного мышления. Л., 1971, с. 67, 122; Семенов Ю. И. Как возникло человечество, с. 347-380.]

[1 См.: Анисимов А. Ф. Исторические особенности первобытного мышления, с. 67.]

В этих обрядах, многочисленные описания которых мы находим в этнографической литературе, наиболее ясна генетическая связь магии с человеческой практикой, с трудовой деятельностью людей. Рассмотрим с этой точки зрения типичный для многих племен обряд овладения охотничьей добычей. Охотники рисуют на земле или на песке изображение животного, которого предстоит убить, и исполняют вокруг него особый ритуальный танец, имитируя в нем движения охотника, преследующего зверя. Известен и другой вариант подобной магической пляски, когда танцующие рядились в маски, изображающие животных, на которых охотилось племя, и копировали внешний облик и повадки этих животных. А. Ф. Анисимов приводит свидетельство одного этнографа о так называемой „бизоньей пляске" индейского племени манданов в Северной Америке. У манданов бизоний танец устраивался тогда, когда бизоньи стада удалялись от стойбищ индейцев, и имел целью магическим путем вернуть их и обеспечить успех в охоте. По описанию американского этнографа, в каждом туре пляски участвовали от пяти до пятнадцати индейцев. На головах у них - шкуры с голов бизонов или заменяющие их маски с рогами. В руках - оружие, которым обычно пользуются в охоте на бизонов. Танец со сменяющимися группами танцоров длится непрерывно до тех пор, пока не появятся бизоны, - иногда две, а то и три недели. Он изображает охоту. Когда кто-либо из танцоров устает, в него пускают стрелу с затупленным наконечником. Он падает, подражая бизону. Присутствующие оттаскивают упавшего за ноги из круга, копируя свежевание бизона. Потом его отпускают, а освободившееся место в круге занимает кто-нибудь другой [1]. Похожие на этот обряды, когда в танце изображается процесс охоты на зверя, известны и у многих других народностей и многократно описаны этнографами.

[1 См.: Анисимов А. Ф. Исторические особенности первобытного мышления, с. 101-102.]

На примере этого охотничьего обряда можно четко выделить несколько существенных особенностей первобытной магии. Во-первых, становится ясно, что охотничья магия возникает как продолжение охотничьих, т. е. трудовых, действий людей, что она, следовательно, в качестве своих истоков имеет труд, производство. Во-вторых, в „бизоньем танце" очень четко выступает главная особенность наиболее архаических магических обрядов овладения добычей: этот танец есть попытка выдать желаемое за действительное, подменить реальный процесс охоты его изображением, имитацией. Иллюзорный магический элемент здесь состоит первоначально лишь в замене реального объекта охоты его „заместителем", роль которого играет либо изображение (рисунок, скульптура), либо человек в маске животного. Вспомним в этой связи известные слова К. Маркса о фетишизме: „Распаленная вожделением фантазия создает у фетишиста иллюзию, будто „бесчувственная вещь" может изменить свои естественные свойства для того только, чтобы удовлетворить его прихоть" [2]. Подобная же иллюзия создается и у участников магического обряда. „Распаленная вожделением", их фантазия превращает процесс подражания охоте в саму охоту, ритуальное „убийство" зверя в реальный способ обеспечения племени пищей. Таковы зачатки магии. В этих первоначальных формах магический ритуал хотя и содержит в себе элементы веры в сверхъестественное (в виде веры в сверхъестественную связь между охотничьим ритуалом и результатами самой охоты), но они здесь сочетаются с многими другими его сторонами: с упражнением умений, силы и ловкости охотников, с познанием и точным воспроизведением повадок зверя и, наконец, с эмоционально-эстетическим освоением ритма телодвижений, что в дальнейшем послужит основой возникновения танца.