В структуре формирования политики новейшей политико-экономической истории Японии наблюдаются три парадокса, которые могут дать дополнительные подсказки для разрешения главной загадки резкого снижения темпов развития страны.

Парадокс реакции на глобализацию[22]. На протяжении всего послевоенного периода символы глобализма пользовались в Японии популярностью как в политическом дискурсе элиты, так и в массовом общественном диалоге: мир, Организация Объединенных Наций, глобальная ответственность и т. п. Отличаясь относительно быстрой реакцией, Япония как государство оперативно проявляла свое отношение к целенаправленному внешнему давлению, или гаяцу, как в плане риторики, так и в отношении национальной политики, что сглаживало основные противоречия во внутренней японской политической экономике [Calder 1988b; Schoppa 1997; Schaede, Grimes 2003]. Однако на мощные ветры глобализации, которые за последние три десятилетия изменили большую часть мировой экономики, как практическая политика, так и поведение японских предприятий реагируют крайне неторопливо – несмотря на высокий уровень взаимозависимости Японии и всего мира в таких стратегических областях, как финансы. Японские порты и аэропорты остаются высокозатратными и ориентированными на внутренний рынок; японское сельское хозяйство также отличает протекционизм. Японская политика регулирования в сфере телекоммуникаций и финансов очень медленно приходит в соответствие революционным изменениям, охватывающим в этих секторах мир с 1980-х годов. Японское образование, как и профессиональная подготовка, остаются местечково-провинциальными, хотя их картина и начинает постепенно меняться.

Парадокс межотраслевого контраста. В государственной политике Японии, по крайней мере с 1950-х годов, наблюдаются резкие контрасты: сильная рыночная ориентация тех предприятий, что непосредственно производят внешнеторговую продукцию, и широко распространенный протекционизм и благосклонное отношение ко многим неэффективным субъектам хозяйствования в неторгуемых отраслях. Такой раздельный подход предполагал низкие тарифы на промышленные ресурсы и решительные усилия по стимулированию производства в торгуемых секторах с более высокой добавленной стоимостью. В то же время государственная политика в неторгуемой части экономики потворствовала крайне протекционистскому и экономически неэффективному отношению к таким отраслям, как транспорт, строительство, сельское хозяйство и сфера услуг.

Парадокс непоследовательности. В Японии, как и в большинстве развитых обществ, существуют тщательно разработанные правила управления. Как в международных, так и во внутренних политических операциях, состоявшиеся инсайдеры – те, кто систематически, в течение длительного времени, участвует в хрестоматийных сделках с другими легитимными субъектами политики, – обычно пользуются благоприятным к себе отношением. Японская политика, как и японская социальная практика в целом, склонна отдавать предпочтение инсайдерам перед аутсайдерами, будь то последние иностранцы или местные жители. Она также не склонна к быстрому внедрению абстрактных глобальных стандартов, несмотря на то что многие японцы лично уважают и идеализируют такие нормы.

Говорят, что японская политика меняется, становится менее ориентированной на уравновешивание, что в конечном итоге ведет к превращению Японии в неолиберальную страну, см., напр., [Rosenbluth, Thies 2010]. Со времени реформ 1994 года электоральная политика действительно стала более гибкой и плюралистичной. Тем не менее значимые неолиберальные структурные реформы продвигаются медленно, даже когда их настойчиво продвигают такие сильные лидеры, как Дзюньитиро Коидзуми и Синдзо Абэ.

Со времен Аристотеля в теории социальных наук принято считать, что самыми убедительными объяснениями являются те, что сравнивают явления внутри одной категории, и те, что могут одновременно объяснить как сходства, так и различия в поведении [Mill 1843]. Учитывая парадоксальные особенности развития Японии в последний период времени, можно говорить о перспективности теоретических исследований, поскольку это развитие характеризуют резкие, скачкообразные изменения ранее непрерывной переменной. Во многих отношениях сложный профиль развития Японии, как представляется, является следствием естественного эксперимента.

Для объяснения недавних показателей развития Японии необходимо провести одновременный анализ двух отдельных и, на первый взгляд, противоречивых сюжетов: (1) необычайно бурное развитие страны и его высокие темпы после Второй мировой войны (1951–1990 гг.); и (2) последующая стагнация Японии (1990 г. – настоящее время). Если мы нуждаемся в качественном и действительно надежном объяснении этих процессов, то оно должно предложить также потенциально проверяемые прогнозы, касающиеся третьей аналитической задачи: понимания предпосылок и перспектив возрождения Японии.

Анализу причин японского экономического роста уделялось достаточно серьезное внимание как в экономической, так и политико-экономической литературе. Однако авторы большей части публикаций не предвидели и не могли с достаточной легкостью объяснить возникшие впоследствии трудности. Второй и третий моменты, объясняющие недавнюю стагнацию Японии и перспективы ее возрождения, рассматриваются гораздо реже. Практически ни в одной из существующих публикаций не делается попытка объяснить возникшие трудности при помощи тех же переменных, которые учитывались при объяснении предыдущих успехов.

Наступивший в экономике Японии период стагнации совпал также с поистине историческими изменениями по всему миру. С конца 1970-х годов с невероятной силой развернулись информационная трансформация и интеграция мировой финансовой системы, закончилась холодная война, произошла интернет-революция, на глобальную экономическую сцену вышло огромное количество новых действующих лиц – прежде всего из Китая, Индии и бывшего советского блока. Поэтому важными и требующими тщательного рассмотрения вопросами нашего анализа станут также: (1) как глобализация влияет на японскую политико-экономическую систему; и (2) почему Япония не реагирует на глобальные изменения более динамично.

Как уже говорилось, модель развития Японии фиксирует прерывистость этого развития. Большая часть таких базовых макроэкономических и демографических параметров этой модели, как норма сбережений и возрастная структура, не претерпели резких изменений, что говорит о том, что приоритетное значение имеют более резко меняющиеся политико-экономические переменные. Для того чтобы выявить причинно-следственные связи внутри разгадываемых нами загадок, мы прежде всего обратимся к литературе по политико-экономическим вопросам.

Нашей отправной точкой должно стать рассмотрение микроэкономических структур стимулов и их взаимосвязи с социальными действиями. Классическая экономика, конечно, начинается с рационального актора как основной парадигмы, к которой теория игр добавляет важное понимание того, как взаимодействуют, формируя логику сотрудничества и конфликта, в которой имеют преемственность более широкие социальные отношения, стимулы отдельных акторов, см., напр., [Schelling 1974: 15–29]. Логика конфликта наглядно иллюстрируется базовым обоснованием игр с помощью таких примеров, как, например, дилемма заключенного. Однако идеи Роберта Аксельрода и Джорджа Цебелиса показывают нам, как с течением времени итерации данного социального взаимодействия, или игры, равно как и стабильные ожидания относительно такого взаимодействия, делают кооперацию более вероятной, тем самым помогая смягчить конфликт, притом что более широкие социальные отношения сохраняют свою непрерывность [Axelrod 1984: 145–191; Tsebelis 1990]. В этих работах показано, кроме того, что кросс-проблемные связи между социальными вопросами также могут способствовать сотрудничеству. Однако Манкур Олсон в своей оценке эффекта безбилетника показал, что побудительные мотивы к катализации коллективных действий для отдельных людей все же ограничены [Olson 1965].