Конечно, можно утверждать, что всегда были и будут нечистоплотные предприниматели, занимающиеся таким бизнесом. Но глобализация очень усиливает стимулы к этому, как уже было сказано, ввиду резко возросшей нестабильности. Кроме экономической логики, этот тезис легко подтвердить целым рядом исторических примеров. Данное явление: эксплуатация, — появлялось во все эпохи глобализации, которые выше были обозначены, причем, появлялось в массовом масштабе. В прошлом наиболее частым случаем эксплуатации являлось рабовладение. Как известно, рабство как таковое существовало в самые разные эпохи, но чаще в виде домашнего рабства. А вот использование рабов в массовом масштабе и преимущественно для коммерческих целей (в сельском хозяйстве, производстве, сфере услуг), то есть для получения прибыли, мы видим во все эпохи глобализации. Примеры хорошо известны: восточное Средиземноморье в середине II тысячелетия до н. э., Ассирия и Вавилон в первой половине I тысячелетия до н. э., эллинистический мир в V–III вв. до н. э., Древний Рим с III в. до н. э. по I в. н. э., Китай со II в. до н. э. по II в. н. э., Средиземноморье в VI–VII вв., Киевская Русь-Византия-арабский мир в X–XI вв., Южная Европа в XIV–XV вв. ([160] р.178), колонии западноевропейских государств в Африке, Азии и Америке в XVIII–XIX вв., США до 1860-х годов. Даже в последние десятилетия (после начала современной глобализации) мы видим всплеск коммерческого рабовладения в виде международных сетей сексуального рабства. Как видим, все эти периоды расцвета рабовладения совпадают с теми периодами или эпохами, когда соответствующие страны оказывались в зоне влияния глобальной экономики. Причем, не вызывает сомнения, что рабовладение позволяет бизнесу достичь всех тех же целей, что и нелегальная иммиграция, а именно: минимизировать инвестиции в целях собственного выживания в условиях высокой конкуренции и нестабильности. Для организации процесса работы и содержания рабов требуется так же мало инвестиций, как и в отношении нелегальных иммигрантов. Единственной серьезной инвестицией является покупка самого раба, поэтому, как уже говорилось, как только источники поступления дешевых или бесплатных рабов иссякали, то прекращалось и массовое рабовладение (см. Комментарии к главе II).
Но и в те периоды глобализации, когда по тем или иным причинам массовое использование рабов оказывалось невозможным или невыгодным, предприниматели находили ему замену в лице какой-либо другой недееспособной рабочей силы. В современном мире такой заменой является нелегальная иммиграция, а положение нелегальных иммигрантов, работающих на подпольных производствах, часто ничем не отличается от положения рабов. И массовый характер этого явления сегодня вряд ли имеет смысл отрицать: по оценкам, число нелегальных иммигрантов и в США, и в Западной Европе, и в России исчисляется десятками миллионов человек. В предыдущую эпоху глобализации (конец XIX в. — начало XX в.) таким явлением массового использования недееспособной рабочей силы стало привлечение в массовых масштабах к производству детей и женщин, в том числе на тяжелую и вредную работу с ненормированным рабочим днем, достигавшим, как правило, 13–14 часов в день.
В средние века в условиях глобализации происходили похожие явления. В частности, начиная примерно с ХII-ХIII в. в Англии и Италии, и несколько позже — в других странах Западной Европы происходила ярко выраженная тенденция переноса промышленных производств из города в сельскую местность ([ИЗ] рр.48–49). При этом всю работу выполняли крестьяне, работая у себя дома, а роль предпринимателя состояла лишь в том, что он размещал заказ, предоставлял сырье и забирал готовую продукцию, не делая никаких инвестиций и не неся никаких потерь, в случае если бизнес не состоялся. Кроме того, если в городах существовали гильдии ремесленников, которые защищали интересы работников отрасли, то есть играли в средние века роль профсоюзов, то в сельской местности интересы крестьян не были ничем защищены. Поэтому они легко могли стать жертвой обмана или просто объектом самой дикой эксплуатации, что и имело место в действительности. Не случайно первые массовые восстания пролетариата в Западной Европе были именно восстаниями такого сельского пролетариата. В 1343 г. тысячи чесальщиков, красильщиков и прядильщиков шерсти, работавших в селах в окрестностях Флоренции, организовали массовые выступления под лозунгами «Смерть жирным горожанам!». В последующие годы серия восстаний сельского пролетариата прокатилась по всей северной Италии ([7] с. 16).
Порочность указанной практики вынесения производства в сельскую местность хорошо видна на примере России, где аналогичные явления возникли в конце XIX в., в период бурного развития капитализма, и где они хорошо известны по многочисленным описаниям. В качестве так называемых кустарей в России работало 7–8 миллионов крестьян ([191] р.539) — число, сопоставимое с общим трудоспособным населением таких стран, как Англия или Италия в конце XIX в. Кустари изготавливали самые разные изделия, даже, например, такие, как самовары. Работа по изготовлению самовара делилась на 6 стадий; каждый кустарь выполнял только одну из них и передавал полуфабрикат предпринимателю, который оплачивал его труд и отвозил полуфабрикаты следующему кустарю. Работали кустари обычно в своих избах, создавая антисанитарные условия и для жизни, и для работы. Ни длительность рабочего дня, ни техника безопасности, ни привлечение к работе детей ничем не регулировались и не ограничивались. При этом кустари имели весьма слабое представление о стоимости своего труда, у них не было никакой организации, способной защитить их интересы, и поэтому они полностью зависели от предпринимателя и в основной массе работали буквально за гроши: их средний заработок был в несколько раз ниже средней зарплаты российских фабричных рабочих. Разумеется, предпринимателям была очень выгодна такая организация работы: им не надо было строить фабричное помещение, жилье для размещения рабочих, выполнять требования трудового законодательства и т. д. В случае кризиса или затоваривания они могли быстро свернуть все кустарные производства, бросив крестьян на произвол судьбы, еще и не заплатив им напоследок.
Указанное явление было очень широко распространено и в Западной Европе вплоть до середины-конца XVII в., а в некоторых странах и до конца XIX в. Некоторые авторы считают, что причиной его были «отсталые феодальные» цеховые правила и ограничения, тормозившие развитие новых «прогрессивных капиталистических» отношений в городах, поэтому, дескать, произошел массовый вынос промышленности в сельскую местность. Другие авторы — не разделяют этого мнения, указывая на иные причины ([ИЗ] рр.51–52). Но характерно, что с наступлением эпохи протекционизма, в тех странах, которые последовательно проводили политику защиты экономики от внешней конкуренции (Англия, Пруссия), указанное явление стало тут же исчезать ([ИЗ] рр.5О, 59, 76), а промышленность сразу начала возвращаться в города, где стали сооружаться нормальные фабрики и заводы. И совсем не удивительно, что именно эти страны стали в дальнейшем главными индустриальными центрами Европы: как ни организуй производство кустарным способом, никакого качественного рывка не получишь. При этом английские капиталисты вполне конструктивно стали сотрудничать с «феодальными» цеховыми союзами ремесленников, которые им почему-то вдруг перестали мешать, хотя до этого якобы все время мешали. А в тех странах, где не было протекционистской системы, это явление (кустарничество) если и начинало исчезать, то намного более медленными темпами. Например, в одном из крупнейших центров французской текстильной промышленности — городе Эльбёф в Нормандии в конце XVIII в. на шерстяных мануфактурах работало 5000 человек, и еще 10000 надомных рабочих-кустарей трудилось на них в сельской местности ([162] рр.86, 95). В Италии в XIX веке огромная масса женщин — надомных работниц была занята в текстильной промышленности — в основном в качестве прядильщиц. Но как только Италия ввела высокие импортные пошлины в 1878 г., их число резко сократилось, а число «нормальных» рабочих, занятых на мануфактурах и защищенных трудовым законодательством, увеличилось с 52000 в 1876 г. до 135000 человек в 1900 г. ([120] рр.294–295)
