Он молча отнес меня к берегу, и, когда бросил на него, я не могла смотреть ему в лицо.

– Посиди минутку, – сказал он.

– Извини, – выдохнула я.

– Передохни, и мы попробуем еще раз.

– Опять? – Я взглянула на него. – Ты шутишь?

Он провел пальцем по носу.

– Нет, – сказал он. – Я не шучу. Ты должна вернуться.

Я посмотрела на пляж; тучи сгущались, и совсем не потеплело.

Том протянул мне руку.

– Давай, – сказал он. – Только раз. – Он улыбнулся. – Я даже прощу тебя за то, что ты ударила меня ногой.

Как я могла отказаться?

После этого каждую субботу мы встречались в одном и том же месте, и Том пытался научить меня плавать. Я всю неделю ждала этого часа с Томом в море и, даже когда стало намного холоднее, чувствовала тепло в себе, жар в груди, который заставлял меня двигаться в воде, заставлял проплыть эти несколько гребков в сторону ожидавшей меня руки. Ты не удивишься, узнав, что я сознательно медленно училась, и, когда погода ухудшилась, мы были вынуждены продолжать наши уроки в бассейне, хотя Том все еще плавал в море каждый день. И постепенно мы начали разговаривать. Он рассказал, что пошел в полицию потому, что это была не армия, все говорили, что он должен пойти туда, учитывая его рост и физическую форму, и это было лучше, чем работать на фабрике Аллана Уэста. Но я чувствовала, что он гордился своей работой и ему нравились ответственность и даже опасность, связанная с ней. Казалось, он тоже интересовался моей работой; он много спрашивал о том, как я учу детей, и я пыталась дать ему ответы, которые звучали бы разумно, но не отталкивали. Мы говорили о Лайке, собаке, которую русские только что отправили в космос, и о том, как нам обоим было ее жалко. Том сказал, что хотел бы отправиться в космос, я помню это и помню, как сказала: «Может быть, однажды ты это сделаешь», – а он истерически рассмеялся над моим оптимизмом. Иногда мы говорили о книгах, но здесь я всегда проявляла больший энтузиазм, чем Том, поэтому старалась не говорить слишком много. Но ты не представляешь, Патрик, как окрыляюще – даже смело – было говорить об этих вещах с Томом! Раньше я всегда думала, что лучше помалкивать о том, что сейчас назвала бы своими культурными интересами. Чересчур много разговоров о таких вещах было равносильно их выставлению напоказ, распространению идей. С Томом все было иначе. Он хотел слышать об этих вещах, потому что хотел быть их частью. Мы оба жаждали этого мира, и тогда казалось, что Том может быть моим партнером в каком-то новом, пока еще неопределенном, приключении.

Однажды, когда мы шли вдоль бассейна обратно к раздевалкам, оба завернутые в полотенца, Том внезапно спросил:

– А как насчет искусства?

Я немного разбиралась в искусстве – училась на уровне A в школе, мне нравились импрессионисты, особенно Дега, и некоторые итальянские художники. Поэтому я сказала:

– Мне это нравится.

– Я хожу в картинную галерею.

Это был первый раз, когда Том рассказал мне о чем-либо, чем он занимался – кроме плавания, – в свободное время.

– Я мог бы действительно заинтересоваться этим, – сказал он. – Я никогда раньше не смотрел на картины, понимаешь? Я имею в виду: зачем мне это?

Я улыбнулась.

– Но теперь смотрю и, думаю, вижу там что-то особенное.

Мы подошли к двери раздевалки. По спине капала холодная вода, и я задрожала.

– Это звучит глупо? – спросил он.

– Нет, это звучит хорошо.

Он ухмыльнулся.

– Я знал, что ты так думаешь. Это отличное место. Любые виды картин. Думаю, тебе понравится.

Наше первое свидание будет в картинной галерее? Не идеальное место, но это может стать началом, подумала я. Итак, лучезарно улыбаясь, я сняла шапочку для плавания и встряхнула волосами, как хотелось надеяться, соблазнительно.

– Я хотела бы пойти.

– На прошлой неделе я видел эту огромную картину с морем. Похоже, я могу в нее запрыгнуть. На самом деле просто прыгай в него и плыви.

– Звучит замечательно.

– А еще там есть скульптура и акварель, хотя они мне не очень нравятся, и рисунки, которые выглядят незаконченными, но, думаю, они должны быть такими… Есть всякие виды.

Мои зубы стучали, но я продолжала улыбаться, уверенная в том, что сейчас последует приглашение.

Том засмеялся и хлопнул меня по плечу.

– Извини, Марион. Тебе холодно. Я должен позволить тебе одеться. – Он провел пальцами по мокрым волосам. – В то же время в следующую субботу?

Так повторялось каждую неделю, Патрик. Мы разговаривали – тогда мы умели разговаривать, – а потом он оставлял меня, мокрую и замерзшую, и исчезал в городе, а мне оставалось только тащиться до холма Альбион и ждать уикенда с семьей. Иногда в субботу вечером или в воскресенье днем я встречала Сильви, но она все время была с Роем, и поэтому бо́льшую часть выходных я проводила, сидя на гагачьем пухе, читая или планируя уроки на следующую неделю. Я также проводила много времени у подоконника, глядя на наш крошечный дворик, вспоминая, как Том держал меня в воде, иногда замечая дрожь в занавесках одного из соседей и гадая, когда все это начнется.

Спустя пару месяцев Сильви и Рой объявили дату своей свадьбы. Сильви попросила меня стать подружкой невесты, и, несмотря на то что Фред дразнил меня, говоря, что я действительно должна быть преисполнена гордости, я с нетерпением ждала этого события. Это означало бы провести с Томом целый послеобеденный час.

Никто не использовал фразу «брак по залету», и Сильви мне не доверилась, но скорость подготовки наталкивала на мысль, что она в положении, и я предположила, что именно поэтому Роя уговорили пройти к алтарю в День всех святых. Конечно, лицо мистера Берджесса, ухмылявшееся и ржаво-красное, говорило об этом. И вместо роскошного трехъярусного торта и шампанского, которые мы с Сильви часто обсуждали, прием состоялся в доме Берджессов, с легким элем и булочками с сосисками для всех.

Ты бы рассмеялся, Патрик, увидев меня в наряде подружки невесты. Сильви позаимствовала его у кузины, которая была меньше меня, и платье едва доходило мне до колен; оно было настолько узким, что мне пришлось надеть корсет Playtex[19], прежде чем я смогла застегнуть молнию сзади. Оно было бледно-зеленого цвета, вроде того, который можно увидеть на засахаренном миндале, и не знаю, из какой ткани было сшито, но оно издавало мягкий хруст, когда я шла за Сильви в церковь. Сильви казалась хрупкой в своем парчовом платье и укороченной вуали; ее волосы выглядели совсем светлыми, и, несмотря на слухи, не было заметно хоть сколько-нибудь увеличившейся талии. Должно быть, она замерзла: стояло начало ноября, и холод пронизывал до костей. Мы обе несли маленькие букетики коричневатых хризантем.

Когда я шла по проходу, увидела Тома, который ровно, глядя в потолок, сидел на передней скамье. В сером фланелевом костюме, а не в плавках, он казался незнакомцем, и я улыбнулась, вспоминая, как видела тело, скрытое сейчас под жестким воротником и галстуком. Я смотрела на него, говоря себе: это будем мы. В следующий раз будем мы. И я внезапно живо представила все это: Том ждет меня у алтаря, оглядываясь через плечо с легкой улыбкой, когда я вхожу в церковь, мои рыжие волосы пылают в свете дверного проема. «Почему так долго?» – дразнит он, а я отвечаю: «Все лучшее стоит ожидания».

Том посмотрел на меня. Я отвела взгляд и попыталась вместо этого сосредоточиться на вспотевшей шее мистера Берджесса.

На той свадьбе все были пьяны, но Рой – сильнее остальных. Рой не был пьяницей. Он оперся на буфет в гостиной Сильви, поедая большие куски свадебного торта, глядя на своего новоявленного тестя. Несколькими минутами ранее тот крикнул: «Отстань от меня, старик!» – в неподвижную спину мистера Берджесса и отошел к буфету. Теперь в комнате было тихо, и никто не пошевелился, когда мистер Берджесс взял свою шляпу и пальто, встал в дверях и заявил ровным голосом: «Я не вернусь в этот дом, пока ты не уйдешь и не заберешь с собой мою дочь-шлюху».