– Той самой, из леса? – В голосе Карли явно слышится недоверие. – Давай по порядку. Один из свидетелей оставляет отпечатки пальцев на орудии убийства, у другой находят деньги, которые разыскивал убитый, и что – им все сходит с рук? – Я киваю. – Ну, знаешь! Будь это темнокожие дети, к делу отнеслись бы иначе.

– Согласна.

Тогда я об этом не думала, а теперь, во время моего запойного просмотра «Мотива», поразилась, что Триппу, Шарлотте и Шейну удалось так легко отделаться. Их посчитали детьми, они не попали под подозрение, их особо не допрашивали, не обвиняли, а ведь они вполне могли быть участниками той истории.

– Шарлотта уверяла, что конверт ей подбросили, – говорю я.

Кстати, я пробовала взять у нее интервью, но ничего не вышло. После смерти мистера Ларкина всю не относящуюся к учебе деятельность прикрыли на несколько недель, а когда снова разрешили, наш директор мистер Грисуэлл запретил мне писать о краже. «Школе нужно время, чтобы прийти в себя», – сказал он. Я сама пребывала в таком трансе, что спорить не стала.

– Так. – Карли откидывается на спинку кресла и делает пол-оборота. – Поздравляю, Бринн Галлахер, тебе удалось меня заинтриговать.

Я чуть не подпрыгиваю на месте:

– Значит, вы займетесь делом мистера Ларкина?

Карли останавливает меня жестом:

– Ну, разбежалась. Вот этого, – она машет рукой над моей папкой, – для подобных решений недостаточно.

Я заливаюсь краской, внезапно чувствуя себя наивной дурочкой, бегущей впереди паровоза. Карли видит мое замешательство и смягчает тон:

– У тебя верное чутье. Случай действительно в духе нашей программы. К тому же ты продемонстрировала внушительный опыт и не спасовала перед парой неудачных фотографий. Так что была не была. По рукам?

Она умолкает, явно ожидая ответа. Я в нерешительности: правильно ли поняла вопрос?

– В каком смысле «по рукам»? – несмело переспрашиваю я.

Карли перестает вращаться в кресле.

– Я работу тебе предлагаю.

– Правда? – пищу я.

– Правда.

Меня накрывает волна облегчения, за спиной вырастают крылья. Давно мне так не везло, и впервые за долгое время маячит надежда на какое-то светлое будущее. Карли бросает взгляд на расписанный на доске план на декабрь – настолько плотный, что я не могу разобрать ни слова.

– Ты еще учишься или уже на каникулах?

– Пока не учусь. Мы только что переехали, и родители решили до конца семестра не форсировать события. В школу начну ходить только с января.

– Отлично. Сможешь прийти завтра к десяти? Мы тебя проинструктируем.

Я киваю – молча, боясь вновь издать писк, а Карли добавляет:

– Кстати, запиши все подробности истории с учителем. Я покажу ее нашим продюсерам. Пусть глянут на досуге. – Карли закрывает ноутбук и встает: на сегодня мое время вышло. – Кто знает, вдруг получится что-то стоящее.

Кладу чистый бланк на только что вытертый прилавок кафе-пекарни «Луч света» и перечитываю вступительный текст: «Грант Кендрика присуждается наиболее многообещающему старшекласснику Сент-Амброуза, по оценке школьной комиссии». Загадочный термин «многообещающий» нигде дальше не поясняется – никакого упоминания об успеваемости, общественной работе или финансовых обстоятельствах.

– Безнадежное дело, – обращаюсь я к пустому помещению. То есть не совсем пустому – при звуке моего голоса мохнатый хозяйский пес Эл радостно стучит хвостом об пол.

– Ты-то чему рад? Радоваться нечему, – говорю, а тот в ответ лишь язык высовывает. И радуется.

Пф-ф. Одно расстройство.

Из кухни с подносом свежей выпечки выходит владелица кофейни Регина Янг. Ее кекс с глазурью напоминает обычный разве что по форме и размеру – хозяйка печет его из творога с ванилью и добавляет туда секретный джем собственного приготовления. Дай мне волю, ел бы его прямо с противня.

– Что значит «радоваться нечему»? – вопрошает Регина и ставит поднос на прилавок.

При ее появлении Эл вскакивает, подбегает к стойке и виляет хвостом в ожидании подачки. Которая ему не светит. Вот бы мне хоть чуточку его оптимизма!

Слезаю с высокого табурета, чтобы помочь Регине поставить поднос в витрину. Она испекла кексы пораньше, до того как в половине пятого за ними начнет выстраиваться народ. Я не единственный в Стерджисе, кто без них жить не может.

– Грант Кендрика получить нереально, – бурчу я.

Хозяйка поправляет косынку, стягивающую короткие кудряшки, и отходит, чтобы пропустить меня к прилавку.

– Это почему же?

Сладкий фруктовый аромат кексов ударяет в нос, у меня текут слюнки.

– Его присудят «наиболее многообещающему старшекласснику школы». – Я рисую в воздухе кавычки. – Только нигде не сказано, что это значит. По сути, старина Гризли отдаст его кому пожелает. Меня он ненавидит, поэтому гранта мне не видать. Даже и пытаться незачем.

Я вытаскиваю из коробки под прилавком одноразовые перчатки, натягиваю их и начинаю выкладывать кексы на витрину, строго на четверть дюйма друг от друга.

Регина облокачивается на прилавок:

– Знаешь, Трипп, что мне в тебе нравится?

– Моя запредельная точность? – подсказываю, щурясь на витрину.

– Твой положительный настрой, – сухо отвечает она.

Вопреки паршивому настроению, не могу сдержать улыбку:

– Я просто называю вещи своими именами.

– Да ради бога. Давай, выговорись, выпусти пар. А потом заполни бланк, отправь и надейся на лучшее.

Делаю недовольную гримасу, хотя приятно, когда она строит из себя маму. Я не имею в виду свою маму. Последняя открытка от Лизы-Мари Тэлбот пришла семь месяцев назад, с видом казино в Лас-Вегасе, где она работает, и строчкой на обороте: «Руби фишку!»

– Так уж и быть, – ворчу я, – заполню.

Сдерживаюсь, чтобы не обрушивать на Регину поток жалоб, которые она знает наизусть. Тем более что она читает мои мысли. Заправляя новый рулон бумаги в кассу, хозяйка говорит:

– Мое предложение, кстати, в силе.

Всякий раз, как я начинаю ныть, что никакое из доступных мне пособий не покроет и жилье, и питание, Регина напоминает о свободной комнате в их доме. Сейчас с ними живут только двое сыновей.

– Не бог весть что, – пожимает плечами она, – все тот же Стерджис. Но если вдруг надумаешь сменить обстановку, комната твоя.

Похожее предложение поступало и от друга. Шейн не раз говорил что-то вроде: «Чувак, давай после выпускного поселимся на квартире моих предков в Саут-Энде», – а когда дошло до дела и я спросил о переезде, он вспомнил, что квартира сдается. «Зато в Мадриде есть свободная хата», – обрадовал он, будто нет разницы – жить в Массачусетсе или в Испании, особенно для человека без загранпаспорта.

Ну и ладно. Я, собственно, не горю желанием сожительствовать с Шейном. А о комнате у Регины подумаю. Уже столько лет живем вдвоем с отцом, что обстановку и в самом деле не мешало бы сменить. Просто в свой следующий переезд я надеялся заодно поменять и город.

Грант Кендрика поначалу выглядел вполне достижимым. Его совсем недавно учредил один из бывших учеников Сент-Амброуза – двадцать пять тысяч долларов годовых в течение четырех лет! Такая сумма означает возможность поучиться в паре государственных колледжей и приблизиться к поступлению в Массачусетский университет в Амхерсте, куда я в конечном счете метил. Консультанту по профориентации я сказал, что меня привлекает их «ознакомительная программа», где можно «попробовать разные специальности и выбрать ту, что отвечает моим интересам и стремлениям». И все же главной причиной для меня была не легкость поступления по результатам сочинения на свободную тему; я мечтал попасть в большой университет относительно далеко от дома, где можно будет почувствовать себя другим человеком.

– А с чего ты взял, что мистер Грисуэлл тебя ненавидит? – спрашивает Регина, отодвигая в сторону Эла, чтобы протереть витрину. Все ее дети учились в Сент-Амброузе, поэтому прозвище директора ей знакомо. Причем она до сих пор фанатит в родительском комитете и порой лучше меня осведомлена о школьной жизни.