– Солгать нетрудно, – заметил Петар.

– Думаешь, он говорил правдиво? – спросил Иван.

– Да, – кивнул Томислав. – Хотя, конечно, поклясться в этом я не могу.

– Нет ли у тебя догадок о том, кто они такие?

Томислав нахмурился, подняв глаза к небу.

– Гм-м-м… кое-какие догадки есть. Но лишь предположения – кое-что из того, о чем знает или во что верит моя паства, кое-что слышал или читал сам, кое-какой собственный… опыт. Скорее всего, я ошибаюсь.

– Принадлежат ли они к смертному миру?

– Их можно убить, как и нас.

– Я не об этом спрашивал, Томислав.

Священник вздохнул.

– Полагаю, они не Адамовой крови. Но это вовсе не значит, что они зло, – торопливо добавил он. – Вспомни о леших, домовых, полевиках и других безвредных существах – да, иногда они немного озоруют, но нередко становятся добрыми друзьями для бедного люда…

– С другой стороны, – молвил Петар, – вспомни и о вилии.

– Замолчи! – с внезапным гневом гаркнул Иван. – Не желаю больше слышать твое карканье, ты меня понял? Я ведь могу попросить епископа прислать мне другого исповедника.

Он повернулся к Томиславу:

– Извини, старина.

– Я… не настолько… мягкотелый, – слегка запинаясь, ответил сельский священник. – Но в его словах есть толика правды. Кажется, последние несколько лет вилия и в самом деле бродит по окрестностям. Бог да простит злобных сплетников.

Томислав расправил плечи.

– Я считаю, что будет лучше и для нас, и перед Богом, если мы отпустим этих людей, – сказал он. – Отведи их к морю, пусть под копьями стражников, если захочешь, но отведи и пожелай счастливого пути.

– Я не посмею так поступить, если этого не велит мне мой господин, – ответил Иван. – И даже если бы мог, все равно не отпустил бы их, не уверившись прежде, что из-за них никому не причинится вреда.

– Знаю, – согласился Томислав. – Тогда выслушай мой совет. Пусть они и далее останутся твоими пленниками, но будь к ним добр. И отпусти их вождя ко мне домой, так мы лучше узнаем друг друга.

– Что? – взвизгнул Петар. – Не сошел ли ты с ума?

Слова жупана удивили даже Томислава.

– Ты по меньшей мере беспечен, – заметил он. – Вспомни, насколько он велик и силен. И когда поправится, то с легкостью сможет разорвать тебя на куски.

– Не думаю, что он решится на подобную жестокость, – негромко возразил Томислав. – Но коли случится худшее, то погибнет лишь плоть моя, а прихожане сразу убьют его. Я же давно не боюсь расстаться с жизнью земной.

В Загруде – деревушке, где жил Томислав, – обитали менее сотни христианских душ, семьи которых состояли в близком родстве. От Скрадина до нее был полный день пешего пути по тропе, шедшей сперва на север, затем сворачивавшей на запад сквозь окружающий озеро лес, но обходящей его воды стороной. Некогда люди расчистили земли возле ручья и поселились здесь, кормились пахотой, рубили лес, жгли уголь, охотились и ставили капканы. Землю обрабатывали общиной, как вольные землепашцы, и хотя большинство было крепостными, с этим никто особо не считался, потому что хорватское дворянство редко угнетало своих крестьян и покидать родные края никто не собирался.

Домики деревушки стояли двумя рядами в тени невырубленных деревьев и окруженные хлебными полями. Деревянные, крытые соломой строения на одну или две комнаты покоились на сваях. В них поднимались по лесенке, а между сваями размещались стойла для животных. Улица между домами была или пыльной, или грязной и обильно унавожена. Впрочем, запах навоза не казался назойливым, разбавленный запахом трав с зеленых лужаек между домами, а на мух летом селяне внимания не обращали. За каждым домом располагался садик с летней кухней.

Рядом с каждым домиком виднелся амбарчик – с косой крышей и установленный на очищенных от коры стволах, чьи корни напоминали птичьи ноги, совсем как у знаменитой избушки Бабы-яги. В сарайчиках хранились инструменты и необходимые мелочи. Рядом с домиками стояли ярко расписанные двухколесные тележки. На одном из концов деревенской улицы виднелась небольшая мастерская, на противоположном – часовенка, тоже расписанная причудливыми узорами, ее черепичная крыша переходила в луковицу купола, увенчанного крестом. Мельницы в деревне не было, но фундамент и осевшие останки земляной дамбы указывали место, где она некогда стояла.

Ни в одном из направлений поля и луга не тянулись до горизонта – повсюду их окружал лес. Где-то он стоял ближе, где-то дальше, но везде глаз натыкался на мощную зеленую стену с освещенными солнцем кронами и густой тенью внизу. В лесу по большей части росли дубы и березы с примесью других пород, а проходы между стволами густо заросли кустарником.

Ванимену деревня во многом напоминала Элс. Но шло время, и он начал понимать, насколько поверхностным было это сходство.

Дорога сюда, верхом на одолженном муле, оказалась для него сущей пыткой, но в доме Томислава, где для него нашлись кровать и обильная здоровая пища, морской царь начал поправляться гораздо быстрее человека, окажись тот на его месте. Он удивил Томислава и быстротой, с какой осваивал хорватский язык. Прошло немного времени, и они со священником повели настоящие беседы, которые с каждым днем становились все более непринужденными. Когда же его перестали бояться селяне, он познакомился и с ними, немало узнав об их жизни.

Ванимен сидел рядом с Томиславом на скамье под козырьком крыши. Было воскресенье, когда люди отдыхали после богослужения. На уборке урожая священник работал наравне с остальными, а Ванимен, уже выздоровевший, помогал ему если и не умением, так силой.

Лето постепенно переходило в осень. Зелень листвы поблекла, в кронах деревьев уже мелькали первые коричневые, красные или золотые пятнышки. В выцветшем небе тянулись стаи гусей, чьи крики наполняли душу безмолвной тоской, а когда солнце скрывалось за вершинами деревьев, ветерок, прохладный летом, становился холодным. Большинство крестьян отдыхали дома, а редкие прохожие запросто окликали Томислава и его гостя. Все успели привыкнуть к Ванимену – одетый по-крестьянски, он, если не присматриваться к его босым ногам, мог запросто сойти за человека могучего сложения.

Оба потягивали пиво из деревянных чашек и успели немного захмелеть.

– Вы добрые люди, – заметил Ванимен. – Жаль, что не в моих силах помочь вам жить лучше.

– Такие желания, – с пылом ответил Томислав, – и заставляют меня думать, что ты и в самом деле можешь получить благодать Божью, коли сам пожелаешь.

Ванимен, когда его недоверие к людям рассеялось, давно стал откровенен со священником. Томислав же, посылая с мальчишкой свои отчеты Ивану, кое-что смягчал или опускал в рассказах Ванимена.

– Я не лгу ему, – объяснял он Ванимену, – просто не хочу усиливать враждебность по отношению к вам.

Сам же Томислав пытался разъяснить Ванимену, в какой стране они оказались. У Хорватии и Венгрии был единый монарх. Щедро наделенная природой, с многочисленными портами для торговли с другими странами, Хорватия сама по себе представляла важное и ценное владение. Ее величие возросло бы еще больше, если бы крупные племенные кланы страны не находились постоянно на грани войны, а иногда и переступали эту грань. Увы, едва такое случалось, иностранцы – чаще всего проклятые венецианцы – сразу начинали ловить рыбку в мутной воде и захватывать чужие земли. Сейчас в Хорватии преобладал мир, а союз Субича и Франкапана дал сильное правительство на территориях подвластных им септов. Самая большая власть в руках графа Брибирского – Павле Субича, который добился должности бана, то есть правителя провинции. Правда, его провинцией стала вся страна. Иван был родственником Павле.

Нынешним вечером Ванимен, избегая беседы на темы веры, сказал Томиславу:

– Воздержание и бедность очищают душу, но тяжелы для тела и ума. Ведь у тебя нет даже подходящей домохозяйки.

Женщины деревни, соблюдая очередность, приходили наводить порядок в домике священника, но никто из них не мог уделить этой работе достаточно времени или усилий. Томиславу частенько приходилось самому готовить еду – у него это неплохо получалось, потому что священник любил поесть, – и наводить чистоту. В своем садике и пивоварне он всегда работал сам.