Что касается Габриэля Бунура, он снова заявляет о своем восхищении «всеми этими капитальными текстами». А Деррида благодарит его лирическим письмом: «Какой же огромной поддержкой является для меня это чудесное и щедрое внимание, не упускающее меня из виду и на протяжении вот уже двух лет постоянно меня сопровождающее. Какая неизмеримая для меня удача! Я никогда не смогу высказать вам в полной мере, насколько вам благодарен». Сожалеет он только об одном – о расстоянии, которое мешает им встречаться так часто, как ему бы хотелось.
Мне так нужны были бы ваши советы, ваш бдительный опыт, свет вашей культуры. Я знаю это давно, но ваше последнее письмо от «старого араба», как вы себя называете, подтверждает это мое чувство. Я так хотел бы, чтобы вы говорили со мной об Ибн Массара, Корбене, Массиньоне[376].
По мнению Франсуа Досса, автора монументальной «Истории структурализма», 1966 год стал апогеем этой новой парадигмы. Это год книги «Слова и вещи» Мишеля Фуко, неожиданно хорошо разошедшейся в книжных магазинах, жесткой полемики между Роланом Бартом и Раймоном Пикаром вокруг «Новой критики» и выхода огромного тома «Текстов», в котором Лакан собирает статьи из разных изданий. Хотя Деррида не публикует в этом году никакой работы и для широкой публики остается неизвестным, многие статьи и выступления закрепляют за ним славу того, с кем придется считаться, одного из «великих умов нашего века», как не побоялся написать Франсуа Шателе в Le Nouvel Observateur.
Также именно в это время Деррида постепенно создает для себя новую среду, в которой больше писателей, чем философов и университетских преподавателей. Очень внимательный к книгам, которые ему присылают, Деррида пишет длинные письма, искренние и содержательные, таким друзьям, как Эдмон Жабес или Мишель Деги, а также авторам Tel Quel и людям из близкого круга журнала – Жану-Пьеру Файю, Марслену Плейне, Жану Рикарду и Клоду Оллье.
Надолго свяжет его дружба и с Роже Лапортом, человеком, близким к Бланшо и Левинасу, который старше Деррида на пять лет. Обширный проект под названием «Биография», постепенно развиваемый им, не может не захватить Деррида. Ведь для Лапорта вопрос в том, чтобы «перевернуть издавна установившися отношения между жизнью и письмом»: «Хотя обыденная жизнь предшествует рассказу, который из нее можно сделать, я поставил на то, что есть такая жизнь, которая не является ни предшествующей, ни внешней письму… невозможно было бы сделать рассказ из истории, которая еще не состоялась, из неслыханной жизни, подойти к которой позволило бы только письмо»[377].
Первый том этого цикла – «Канун» вышел в издательстве Gallimard в 1963 году, но Деррида узнает о нем только в 1965 году, по подсказке Мишеля Фуко. Он испытывает такой энтузиазм, что Лапорт тотчас отправляет ему рукопись второго тома – «Голоса на краю молчания». Деррида тоже крайне заинтересован этим исследованием пределов языка, акцентами, которые зачастую сближаются с мистикой и негативной теологией: «Я глубоко убежден вопреки Витгенштейну, афоризм которого вам, вероятно, известен, в том, что „то, о чем нельзя говорить, о том (не) нужно молчать“»[378]. Творчество Роже Лапорта представляется Деррида зеркалом его собственных исследований, притягательным и одновременно пугающим. Во многих отношениях оно представляет то, к чему он мечтает направиться, ощущая при этом потребность защититься от этого философией:
Сейчас я полагаю, что у вашего начинания есть смысл, что это, с моей точки зрения, самое радикальное письмо… Держаться вблизи этого предела опасно по крайней мере в двух отношениях, и именно поэтому я держусь от него как можно дальше, чтобы не быть уничтоженным тем, что грозит опасностью (празднеством или смертью), но также и как можно ближе, чтобы не заснуть. Опасно для жизни – для того минимума спокойствия, который необходим для ее поддержки и ее бдительности, – и вместе с тем для Речи (или письма)… У меня часто бывает ощущение, что из-за своего «страха», с которым я, возможно, когда-нибудь покончу, я уклоняюсь от того пути сердца, по которому вам удалось пойти… То есть я пытаюсь поступать, как вы, используя дополнительную маску, то есть одну дополнительную уловку между моей «жизнью» и моей «мыслью», «другое» дополнение и крайне болезненную – поверьте мне – косвенную речь[379].
Благодаря Мари-Клэр Буне, бельгийскому психоаналитику, близкой к Соллерсу, Деррида встречает также Анри Бошо, писателя, который только начал писательскую карьеру, хотя ему уже больше 50 лет. Бошо, обосновавшийся в швейцарском Гштаде, вместе со своей супругой руководит роскошным пансионатом для американских девушек – «Институтом Монтессано», и он регулярно приезжает в Париж, где проходит дидактический анализ, и, когда удается, посещает семинар Лакана. В 1966 году его первый роман «Разрыв» производит глубокое впечатление на Деррида:
Позвольте мне вам сказать просто, без условностей и преувеличений, что это восхитительный текст – восхитительный своей глубиной и ясностью, силой и скромностью. Насколько я знаю, это первое литературное произведение, в котором с таким мастерством соединены психоаналитический ресурс и поэтический акт, где они связываются и даже смешиваются в столь подлинной и изначальной форме… Оно является образцом не только в силу своей поэтической красоты и завершенности, оно образец для литературы, которая действительно должна пройти через «анализ» и сделать нечто больше простого заимствования у него фетишей[380].
Первый роман Бошо произвел такое впечатление на Деррида еще и потому, что он впервые методически занялся текстами Фрейда, которого до этого читал «слишком фрагментарно, недостаточно и избито»[381]. До середины 1960-х годов, как он будет объяснять впоследствии, он не принимал в расчет необходимость психоанализа для его собственной философской работы. Несомненно, сближению с последним способствовали разговоры с Маргерит: она только что начала проходить дидактический анализ, который она оплачивает, занявшись переводом нескольких статей Мелани Кляйн[382].
Со своей первой лекцией по Фрейду Деррида выступит по приглашению Андре Грина в марте 1966 года. Грин, стремящийся открыть Психоаналитическое общество Парижа для структурализма и современных веяний, захотел устроить на своем семинаре обсуждение недавних статей Деррида, но последний в своем выступлении вышел далеко за эти рамки. В докладе «Фрейд и сцена письма» он подробно анализирует два довольно мало известных текста Фрейда – «Набросок научной психологии» 1895 года и «Заметки о волшебном блокноте» 1925 года. Вопреки Лакану Деррида пытается показать, что бессознательное связано скорее с иероглифическим письмом, чем с речью. Превращая Фрейда в главного союзника деконструкции логоцентризма, он придает немалую значимость понятиям «последействия» (Nachträglichkeit) и «запаздывания» (Verspätung):
То, что настоящее как таковое не изначально, а воссоздано, что оно не является абсолютной, живой с начала и до конца, конституирующей формой опыта, что нет чистоты живого настоящего, – вот ужасная для истории метафизики тема, которую Фрейд призывает нас мыслить посредством понятийной системы, неравной самой вещи. Эта мысль является, вне всякого сомнения, единственной, что не исчерпывается в метафизике или в науке[383].
Хотя Деррида в этот вечер выступал перед аудиторией, состоящей не более чем из 20 человек, в небольшом зале Института психоанализа на улице Сен-Жак, это новаторское прочтение текста Фрейда производит впечатление на всех присутствующих. Но именно публикация расширенной версии этой лекции в 25-м номере Tel Quel приносит множество положительных откликов. «Все больше непонятно, что бы мы без вас делали»[384], – пишет ему Ролан Барт.
