Вопрос и задача сводились к следующему: между Жаком Буврессом и мной, и это ни для кого не секрет, между нами двоими и остальными членами комиссии – Домбром, Брюншвигом, Малабу и Роза – нет какой-то философской близости, которая бы бросалась в глаза, как и нет сходства стилей, практик, методов, философских предметов, не говоря уже о различиях в профессиональном положении. Такое многообразие как раз и определило принципы нашего собрания. В некоторых случаях говорить можно было даже о конфликте между некоторыми из нас. Вопрос и задача представлялись так: чего мы сегодня хотим вместе? О чем мы можем договориться, чтобы продолжить дискуссию и чтобы предложить продолжать дискуссию? И следовательно, философскую работу. О чем могли бы договориться эти столь непохожие друг на друга философы и граждане этой страны – которых мы стремимся по возможности представлять, – чтобы выделить проблемы, сформулировать гипотезы, инициировать дискуссию, чтобы, одним словом, подписаться под принципами дискуссии?[1061]
Катрин Малабу подтверждает: «Вначале Бувресс и Деррида держались настороженно. Но в итоге между ними все как-то успокоилось. Они разделяли одно и то же представление о фактическом положении вещей и легко согласились по ряду предложений. Однажды вечером они даже смогли поговорить о причинах своих расхождений: поскольку Венский кружок и работа Витгенштейна были во многих отношениях близки к деконструкции, почему же Деррида никогда ими не интересовался? До завершения этого сложного проекта у них сохранялись хорошие отношения»[1062].
Одно из предложений комиссии, в которой Деррида председательствовал, – внести ряд четко определенных вопросов в программу курса философии. Подобное уточнение ожиданий должно было бы улучшить довольно посредственные результаты большого числа выпускников средней школы и уменьшить страх, который у многих из них вызывает философия как дисциплина. «Подавляющее большинство сочинений на получение диплома о среднем образовании не удовлетворяет сегодня минимальным философским требованиям, и причина этого главным образом в том, что ученики, ожидая всего чего угодно, не смогли ни к чему подготовиться, а поскольку им в целом не хватает базовых знаний по вопросам, которые им задают, и элементарного знакомства с предлагаемыми задачами, они не понимают, чего от них требуют, попросту не имеют теоретических инструментов, которые бы позволили им дать ответ»[1063].
Эти предложения, какими бы умеренными они ни были, вызывают ожесточенные споры. Петиция против доклада собирает 1200 подписей. 18 октября 1990 года в амфитеатре Пуанкаре на улице Декарта проходит особенно бурное заседание. Присутствующие преподаватели выступают против содержания доклада, а также против самого Деррида, который становится объектом крайне агрессивных нападок. Катрин Малабу вспоминает об этом сложном моменте: «Французское философское общество и Французская ассоциация преподавателей философии оказались самыми активными хулителями проекта, что в итоге и привело к тому, что его положили под сукно. Жак знал, что у него много врагов в Генеральной инспекции, но он не понимал, почему преподаватели философии отказываются ограничить значение сочинения и рассмотреть возможность распространения преподавания философии на первые два года лицейского образования. Словно профсоюзный активист, потерявший свою базу, он боролся за людей, которые его вообще не поддерживали. После этого доклада он ощутил такое отвращение, что решил никогда больше не заниматься подобными вопросами»[1064]. Жак Бувресс тоже вышел из этой истории совершенно обескураженным: «Что касается содержания, я по-прежнему полагаю, что наши предложения были совершенно разумны. Незадолго до смерти Деррида в одной из телепередач сказал, что ему нужно было смириться и признать, что корпорация преподавателей философии была на самом деле глубоко реакционной. Я могу легко представить, чего ему должно было стоить это заявление»[1065].
За несколько месяцев до этих событий разразился другой столь же болезненный скандал во время подготовки конференции «Лакан с философами», которая должна была пройти в ЮНЕСКО в мае 1990 года по инициативе Международного коллежа философии. Полемика, инициированная Аленом Бадью, связана с местом Деррида в наследии Лакана. В письме, отправленном Рене Мажору 12 декабря 1989 года, Бадью просит его изменить заявленное название его выступления – «После Лакана. Существует ли дерридеанский психоанализ?». Присутствие в названии фамилии Деррида, «единственного живого философа, упоминаемого кем-либо из участников конференции», по его мнению, «нейтрализует значение всех их работ»[1066]. Мажор и Деррида уязвлены этим требованием, которое, с их точки зрения, представляет собой цензуру.
Вскоре ситуация еще больше обостряется. Многие участники грозят выйти из организационного комитета, если спорное название будет оставлено. Филиппу Лаку-Лабарту, председательствующему в CIPh в этом году, важно присутствие Алена Бадью, с которым он довольно близок по политическим взглядам. Наконец, компромисс найден. Мажор соглашается заменить вторую часть названия – «Существует ли дерридеанский психоанализ?» – на тире. Комментируя этот странный прочерк, он сделает этот инцидент отправной точкой своего выступления.
Конференция прошла с 24 по 27 мая 1990 года в большой аудитории ЮНЕСКО и оказалась очень успешной. Заключительное заседание вел Деррида. Представляя доклад под названием «Из любви к Лакану», он вкратце обрисовывает историю своих непростых отношений с автором «Текстов», порой иронично, порой с восхищением: «И если бы я сказал теперь: „Вот видите, я думаю, что мы очень любили друг друга, я и Лакан…“, я практически уверен, что многие из здесь присутствующих не согласились бы с этим. Поэтому-то я пока не знаю, скажу ли так»[1067]. Со смерти Лакана прошло около 10 лет, и сложившийся идеологический контекст позволил Деррида приблизиться к нему:
О чем бы речь ни шла – о философии, психоанализе или теории в целом, актуальная плоская реставрация пытается прикрыть, отвергнуть или отцензурировать тот именно факт, что ничто из того, что смогло изменить пространство мышления в последние десятилетия, не состоялось бы без того или иного объяснения с Лаканом, без лакановской провокации, как бы ее ни принимать и как бы ни обсуждать[1068].
На конференции Деррида ссылается на недавний роман с ключом Юлии Кристевой под названием «Самураи», не называя его. Лакан в нем стал Лозеном, а Деррида – Саида. Хотя оба они названы «фальсификатами на экспорт», на долю Деррида приходится больше сарказма. Атака лобовая, и роман с ключом как особый прием делает ее еще более болезненной:
Саида воспользовался майскими событиями, чтобы осмелеть и оседлать волну. Своими размышлениями, вдохновленными «Поминками по Финнегану» и Хайдеггером, он разозлил философов и заткнул рот литераторам, поскольку сразу и тем, и другим было указано на их трансцендентальную тупость. Все остались недовольны, и никто не соблазнился. Месса продолжалась примерно три часа, иногда даже двойным сеансом, два раза по три, то есть шесть часов. Выжили немногие. Потом они стали первыми фанатами теории «кондеструкции» – это составное слово, дававшее понять, что никогда не нужно конструировать, ничего не разрушая. Понятие это, не слишком элегантное, звучало не совсем по-французски, казалось даже совершенной помесью… что, собственно, это значило – «кондеструкция»? И вот Саида, некогда такой робкий, размалывал каждое слово на бесконечно малые составляющие и из этих семян проращивал гибкие каучуковые стебли, из которых сплетал свои собственные сны, свою собственную литературу, немного тяжеловесную, но еще более глубокую в силу своей недоступности. Так возникла его аура великого учителя, в которую окунутся США и их феминистки, все эти «кондеструктивы» – из любви к Саида и из-за эндогенного недовольства[1069].
