Виталий был, как принято говорить, без сознания. Но эта расхожая фраза может ввести в заблуждение, если понимать её буквально. Это не означает, что Ларькин не испытывал и не излучал никаких эмоций. Его мозг ещё жил и, как мог, работал. Потом, придя в себя, человек не вспоминает эти переживания, они остаются в подсознании.

В клетках ларькинского мозга, ответственных за дыхание, билась тревожная информация о нехватке кислорода, сердце капитана работало с перебоями. Что-то смертельно опасное угнетало и давило его, высасывая жизнь из сильного тела Виталия. Его органы восприятия были отключены, и в разноголосье излучений не координируемых больше участков мозга Большаков уловил слабые сигналы ларькинского «Я».

Ослепшее и оглохшее, оно словно металось по темному лабиринту, пытаясь найти выход к свету. Это был уже не сильный, уверенный в себе великан, а заблудившийся в лесу маленький мальчик, замученный вдобавок смертельной тоской и мечтающий только об одном: чтобы его выпустили из мрака — или уже дали умереть спокойно. Если бы он только мог сбросить навалившуюся на него убийственную тяжесть, которая насильно, жуткими неотвратимыми ударами загоняла его в небытие!

Илья побежал к среднему дому. Приблизившись к нему, он увидел на двери единственного подъезда тяжелый навесной замок. Он остановился, а затем быстрым шагом стал обходить дом, разыскивая тот путь, которым проник внутрь Виталий. Скорее всего, это было полуподвальное окно с выдавленным стеклом.

Большаков спустился к окну, залез в него, осмотрелся, близоруко щурясь, в темном подвале и спрыгнул с подоконника в чавкнувшую под ногами грязь. В ту же секунду у него по всему телу пробежали мурашки от густого нечеловеческого рева, раздавшегося из темного угла неподалеку. Он обернулся — и увидел, как оттуда на него с фантастической скоростью надвинулась совершенно жуткая светящаяся харя. Она чем-то напоминала львиную морду, но состояла из фосфоресцирующих пятен, вместо глаз были какие-то бельма, а растопыренная дыбом грива закрывала остальное тело... Если оно вообще было.

Успей психика Ильи вовремя отреагировать на это нападение, он бы, наверное, умер на месте от разрыва сердца. Но Большаков никогда не отличался хорошей реакцией. Он не успел ни испугаться, ни предпринять какого-нибудь ответного действия. А когда адреналин всё-таки хлынул в его кровь, дыхание перехватило, а волосы на голове зашевелились — критик в мозгу, отвечавший за проверку информации, поступающей от органов чувств, успел доложить ему, что жуткая харя, зависшая в полуметре от его лица, есть не что иное, как наведенный из астома глюк. Поэтому Большаков не умер, а успокоил участившееся дыхание, непроизвольно пригладил волосы и, повернувшись спиной к продолжавшей утробно хохотать роже, двинулся прочь, нащупывая дорогу в грязи.

Пол подвала был залит, очевидно, канализационными стоками. Ильей вдруг овладела дикая злоба и обида на Бессмертных. Он совершенно забыл, что они не сделали ему ничего плохого, наоборот, предупредили, дали возможность спасти товарища. Большакову казалось, что они и только они виноваты в том, что ему пришлось покинуть теплый, светлый, сухой и уютный компьютерный центр и переместиться в вонючее сырое подземелье. Учитывая то, что ему открытым текстом предложено было остаться в «бункере», Илья был вдвойне несправедлив к Бессмертным.

От горьких мыслей и обид его отвлекло новое нападение. Оно пришло не с какой-то одной стороны. Оно пришло отовсюду — и ниоткуда, снаружи и изнутри одновременно. Стены подвала дрогнули, и сквозь них на Большакова обрушилось что-то невидимое и неслышимое, то самое, которым несколькими этажами выше убивали и никак не могли убить Виталия Ларькина. Но если могучий организм капитана был в состоянии несколько минут сопротивляться смерти, то хрупкое тело Большакова не выдержало. Один удар, второй... После третьей волны гибельного излучения сердце Ильи остановилось.

За эти короткие секунды Большаков смог сориентироваться и придумать способ защиты. Остановка сердца озаботила его, но страха он не испытал. Однажды, в пору усиленных занятий йогой, он и сам остановил себе сердце — а потом запустил вновь. Всего один раз, просто для того, чтобы проверить, насколько он властен над своим организмом.

Илья вспомнил технику запуска сердца и послал ему мысленный приказ — бережно и ласково, словно толкнул маятник хрупких часов. Механизм послушно заработал, циркуляция крови возобновилась. Но на будущее следовало обезопасить себя от неожиданностей, и Илья выделил часть сознания для того, чтобы регулярно посылать сердцу нужные импульсы — своеобразный кардиостимулятор.

Гибельные волны продолжали давить на психику: то появлялось желание покончить с собой, то хотелось убежать куда глаза глядят. Но Большаков многому научился за последние три месяца, и такие мелочи ему уже были не страшны. Теперь его беспокоило только одно: не заперта ли дверь, ведущая из подвала в подъезд.

Оказалось, не только не заперта, но и вовсе не существует. Переход из подвала в подъезд был основательно разворочен. Илья без особого труда преодолел это препятствие: по скалам и кирпичным стенам, не говоря уже о балконах, он умел лазить очень хорошо.

Очередной сюрприз ждал его на площадке между первым и вторым этажами. Лестница шла спиралью, опоясывая ничем не огражденное, уходящее в подвал пустое пространство, в котором вполне мог разместиться лифт. Но лифта не было. Каждую пару этажей разделяли три лестничных пролета и две промежуточные площадки — надо полагать, потолки в помещениях здания были очень высокими. Начав подниматься на второй этаж, Большаков увидел на первой же промежуточной площадке новое чудовище.

Оно было совершенно реальным, массивным и мерзким, оно шумно сопело и отбрасывало тень на ступеньки. Длинный нос чудовища, покрытый роговыми пластинками, был задран вверх, а из-под него виднелась пасть, напоминавшая присоску пиявки. Вся голова монстра была покрыта многочисленными рогами, а между ними на палочках, как у рака, шевелились глаза — черные шарики без зрачков. Туловище его было массивным и толстым, чудовище прочно стояло на двух ногах, толстых, как колонны, а рук с неуместно толстыми и длинными пальцами было четыре: по две с каждой стороны. Покрытая чешуей кожа блестела, облитая чем-то неприятным, словно противник Ильи только что вылез из того же самого подвала.

Большакову чудовище почему-то показалось слишком надуманным. Критик в его сознании запросил подтверждения своей догадки у того участка мозга, который отвечал за восприятие изображения в астоме. Нет. Ещё раз! Нет. Ещё раз!! Да. Всё-таки астом. Это было похоже на пробуждение от кошмарного сна. Всё-таки это была плотная, старательно наведенная из астома галлюцинация. Большаков ещё раз проверил себя, чтобы убедиться, что под прикрытием чудовища на площадке не прячется какой-нибудь фейреныш с ножиком — но лестница была действительно пуста.

«Ага, опять тот же приемчик? Ду ю спик астом? Врешь, сволочь, таких акулов не бывает», — мелькнуло в голове у Ильи, когда он бросился вперед и пробежал прямо сквозь заслонявшее дорогу мерзкое чудовище. Поднявшись на один пролет, он обернулся: монстр исчез.

Но на смену ему пришла другая опасность: смертоносные вибрации усилились, словно невидимый противник торопился убить Виталия. Вдобавок к ним присоединился вполне различимый ухом гул и скрежет строительных конструкций. Сверху потекла струйка пыли и мелких камешков. Большаков бросился вперед и едва успел выбежать на лестничную площадку, как весь верхний пролет рухнул нате ступеньки, на которых он только что стоял.

Этим дело не кончилось, скрежет и треск нарастали, вся лестничная клетка стала раскачиваться, готовясь обрушиться. А до того этажа, на котором, как казалось Илье, находился Ларькин, оставалось ещё два.

«Оно убьёт его, — на грани отчаянья подумал Большаков. — Я не успею!»

Внезапно его осенило. Он вспомнил знак, который показывал Лесник в Сясь-озере, отчетливо представил себе его в объемном виде, перевел в астом и передал в пространство, адресуя той неведомой твари, которая сейчас наблюдала за ним, посылая гибельные волны.