– Над чем вы сейчас работаете, какие проблемы вас волнуют сегодня и какое отражение они получат в ваших будущих книгах?

– Писательская судьба у каждого складывается по-разному. Так случилось, что первые десять литературных лет я отдал прозе, писал рассказы, повести. Практически не печатался. Всё, что я писал, возвращалось мне из редакций и издательств с разгромными, разносными рецензиями. Этот период завершился в 1969 году сожжением – вроде бы в случайном пожаре – всего, над чем я трудился более тринадцати лет. Следующее десятилетие я занимался драматургией. Здесь успехов как бы оказалось больше, но только в казанских театрах в 70–80-х годах практически были уничтожены «театральной мафией» вкупе с партгосаппаратом шесть спектаклей, поставленных по моим пьесам.

Но нет, как говорится, худа без добра, и последние десять лет – в силу ли этих причин, а может быть в силу какого-то внутреннего настроения – я осваивал жанр философской эссеистики.

Что меня интересует и волнует? Судьба мирового человека. Мне хочется познать путь, пройдённый человеком от его микроипостаси к его мегаипостаси. Я выдвигаю идею об а-классическом, классическом и суперклассическом уровнях творческой деятельности человека. Года два я писал большую работу о пульсациях или ритмах мировой истории. Я полагаю, идеи, заключённые в этих рукописях, принципиально новые, они ещё не были в мировом обороте. Это – эссе на стыке философии, истории, литературоведения, искусствознания, политологии. Такое смешение жанров объясняется тем, что понятие жизни и сама жизнь настолько обширны, бесконечны, что посредством только какого-нибудь одного языка, скажем, языка философии, истории, искусства, их невозможно выразить. Требуются универсальные средства, при помощи которых я попытался рассмотреть явления человеческого бытия на фоне мировой истории.

Не сомневаюсь, ряд моих идей может вызвать возражения, даже резкие. Меня это абсолютно не смущает.

Мне не нужны особая слава, большие деньги, кроме минимума, чтобы нормально работать. Но мне обязательно нужно издать мои тексты. Эта задача порой трудновыполнима, ибо она организационного толка и зависит от множества других людей.

Есть задачи и творческого плана. Это подготовка к печати рукописей, которые пока по тем или иным причинам не опубликованы, это нереализованные долги перед собой в прозе и драматургии.

На писателя я смотрю как на проводника некой божественной космической силы или объективного бесконечного мира, окружающего нас. Смысл писательского существования в том, чтобы перелить на страницы бумаги хотя бы часть этой мировой энергии. Художник должен победить хаос жизни, придать ей формы, в которых бы сливались воедино добро, истина, красота.

1990, 29 октября

Январь 1991 года, Паланга, дом творчества художников. Здесь на ежегодном всесоюзном семинаре искусствоведов находится моя жена. Я приезжаю в Палангу накануне Нового года. И вовремя – в Литве заварушка.

Небывалая истерия, психоз. Это чудовище Советский Союз в очередной раз показывает свои зубы на маленькой, беззащитной Литве. Таково общее мнение. Психоз и среди участников семинара, преимущественно москвичей известной национальной или политической группы. Настроения такие же. Мы с женой одиноки.

Возвращаемся в Казань. Здесь те же зомбированные люди. Тот же психоз, только градусом поменьше. То же одиночество. Встреча с журналистом Артёмом Карапетяном.

– Итак, вы были одним из тех случайных «наблюдателей», оказавшихся в Литве в разгар январских событий…

– Да, я недавно вернулся из Литвы, где пробыл с 27 декабря 1990 года по 16 января 1991-го. Правда, находился не в самом Вильнюсе, а в Паланге, но в республике господствовала какая-то общая мрачно взвинченная атмосфера, которая ощущалась всюду. Впрочем, мои наблюдения кардинально расходятся с тем, что приходится читать в газетах и слышать от людей.

– Расходятся?

– Русское население в Литве находится в информационной блокаде. Передачи по радио и телевидению звучат сплошь на литовском языке. В те дни, когда начались вильнюсские события, прекратились даже двадцатиминутные передачи на русском, звучавшие один раз утром, один раз – днём и раз – вечером. Передачи гиперполитизированы. И на литовском языке нет ни музыкальных, ни литературных, ни развлекательных программ – одна голая политика, голые призывы! Центральные газеты в некоторые дни купить очень сложно, видимо, номера, в которых появляются материалы, не устраивающие литовское руководство, просто не пропускаются в киоски. Информация для русского населения очень избирательна, люди практически находятся на голодном информационном пайке. Вместе с тем передачи нагнетают обстановку до истерии.

Наступил день повышения цен. Он был внезапен и для литовцев, и для русских, и, конечно, произвёл шоковое впечатление. Очереди мгновенно исчезли. Это был резкий удар по желудку и, можно сказать, по интересам народа. Сейчас об этом ударе все забыли, никто не вспоминает. А надо помнить, ведь что-то стояло за этим.

– Такая «забывчивость» объяснима: цены, какими бы они ни были, и танки – вещи не одного порядка.

– Я сам своими ушами слышал неоднократные призывы по радио: приходите на площадь, надо защищаться, надо охранять Сейм. На площадь сгоняли студентов, школьников. Непрерывное давление на психику имело большое значение. И жить в постоянном радиотелевизионном прессинге человеку было сложно. А когда на площадях собираются десятки тысяч людей, обязательно что-то должно случиться.

В том, что произошло в ночь с 12 на 13 января, результат чего – четырнадцать трупов, оставшихся на асфальте, виноват, с одной стороны, режим Ландсбергиса и он сам, а с другой – политики в Москве, отдавшие приказ солдатам.

– То есть первым виноватым вы всё-таки называете Ландсбергиса!

– Да. Я убедился в этом, познакомившись с его пропагандой. После повышения цен, совершённого для подъёма общественной температуры, Ландсбергис висел на волоске. Он пошёл на резкое обострение ситуации, пошёл ва-банк, и в результате выиграл именно он. В итоге наши танки проложили и вымостили ему дорогу к абсолютной власти, и теперь он – «национальный герой».

– Неужели те, кто отдавал приказ, этого результата не могли предвидеть?

– Они на такой результат рассчитывали. Я думаю, что для них это была провокация более крупного порядка, и цель её – не какой-то путч в Литве (если бы такая цель ставилась, она была бы достигнута, ибо для армии такой переворот технически не сложен). Цель, повторяю, стояла перед ними более крупная – дестабилизация положения не только в Литве, не только в Прибалтике, а в целом в стране. Это детонатор. А взрыв должен состояться во многих местах, главным образом, может быть, в России.

– Судя по всему, вы разделяете недавно опубликованный в «ВК» прогноз Михаила Полторанина, который заметил: сначала – полномочия под пост Президента, потом некто организует беспорядки, потом кто-то подстёгивает требования рабочих об отставке Президента; ситуация дойдёт до предела. Горбачёв вынужден будет уйти, и тогда случится переворот. Военный или гражданский – неважно, но правый переворот. Вы склоняетесь к этой версии?

– Я не знаю, о чём вы говорите. Но переворот – именно «правый», необуржуазный переворот – в старом значении этого слова – я предвижу. Заваруха в Литве – его репетиция. Свою роль в грядущем перевороте в стране сыграет, конечно, и человек с красной отметиной на лбу.

Танки в Вильнюсе вызваны не столько прибалтийским кризисом, сколько кризисом общесоюзным. Главное острие этих событий имеет общесоюзный адрес. Идёт очень крупная игра по развалу страны, глобального порядка. Общественное мнение, мне кажется, совершенно не разобралось в этой игре.

По существу, в Литве теперь устанавливается фашистский режим. И общественное мнение фактически выступает в его защиту, в защиту Ландсбергиса и ему подобных. А этот режим, возможно, – модель будущего для всей страны. Из одного тоталитаризма, который мы сейчас проклинаем, мы попадаем в другой, модернизированный, быть может, более страшный. Но этой опасности никто не видит…