– Отелло – это, конечно, да… – пожимаю я плечами. – Трагичная личность. Но ты на эту роль мелковат. Прости, Земеля, раньше ты был поосновательнее, потяжелее, что ли, а теперь мухач какой-то тонкорукий… И пьёшь…

– А ты – нет?

– Я же не претендую на шекспировские роли. А у тебя вон руки на балалайке наяривают. Промахнёшься с такой трясучкой, и снайперская винтовка не поможет.

– Весело тебе…

– Грустно. Все враги мои процветают, а друзья деградируют.

– Эгоист! Надо же и тут прежде всего о собственной персоне думать!

– Кто эгоист, так это, милый мой, хрестоматийно слепой и дикий ревнивец Отелло.

– Понятно.

– Не обижайся.

– Чего обижаться, допьём… – Земеля наполняет стакан бормотухой, которая в лучах проглянувшего сквозь дымку солнца вспыхивает рубиновым цветом. – А ты о Бороде слыхал?

– Исчез бесследно. Пропал.

– Это мы с тобой тут пропадаем. – Земеля закусывает с охотничьего ножа салом. – Пропадаем и прозябаем, а он который год в Цюрихе.

– В Цюрихе? – не скрываю я своего удивления.

– Своими глазами видел. В журнале… Портрет в полный рост… Стоит в обнимку с прелестной кралей… И подпись под снимочком жирным шрифтом: такой-то и такая-то у своих работ на престижной выставке поп-арта.

– По Руси собирался босым пойти, храмы писать…

– А он совершенно не босой. И совершенно до блеска выбрит.

– Традицию, реализм проповедовал…

– Уму-разуму тебя, простодыру очарованного, учил. Помню, помню…

– Сюрреалист, говоришь?

– Не будь таким наивным. От лукавого сюр его весь, продудело время на дуде – на тебе доморощенного Фукса, хватай подмалёванного Дали…

– Не замечал за ним этого.

– В рот смотрел, вот и не замечал. А он, а он… Классик гарнизонный, твою мать, Микеланджело кёнигсбергского полка! Никому верить нельзя. Французские духи, видите ли, себе купила. Ты вот поэт, человек теперь такой, понимающий, скажи мне: красивая, уважающая себя женщина покупает сама себе духи? Может она себе позволить?..

– Заладил!

– Не виляй, скажи прямо.

– Конечно, может.

– Как это может, когда у неё ночная рубаха-то драная?

– Пить меньше надо! – не выдерживаю я и запускаю пустую бутылку далеко за перевёрнутую лодку. Надо же, слова бывшей жены своей вспомнил!

Земеля, будто в землю вгоняет свои боль и ревность, зло затаптывает чуть заметно тлеющий костёр.

В контору заявились лишь только к обеду. Ходили с Земелей в охотничий магазин, где нужных деталек для поломанного ружья не оказалось. И слава богу! Обрадовался, точно отсутствие этих железок снимало проблему.

За письменным столом моим, развернув газету, как гармонь, – Штабс-Капитан. У окна верная заведующая отделом, моя Пацаночка. В зелёных глазах её смятение, испуг и протяжный, немой вопрос: где пропадаешь?

Хвостиком за мной Земеля. Знакомлю, впечатления он на моих друзей не производит.

– Полдня самообразованием занимаюсь! – бурчит Штабс-Капитан. – В жизни столько не читал. Вот и приезжай к другу.

– Предупреждать надо, – парирую я. – Телефон на столе.

– Тебя Пузо ищет, – прерывает начинающуюся пикировку Пацанка.

– Пошёл он!..

– Не в том дело. У него там небольшой сабантуйчик по случаю…. Или не по случаю – не знаю… Он хотел, чтобы ты, чтобы мы с тобой…

– И он за мной тебя послал?

– Да, – виновато опускает она голову, – сколько уж жду…

– Вот и иди… – Я хотел ещё что-то добавить, ехидное и злое, но широко растворяется дверь – на пороге Пузо собственной персоной.

– О-о, какие люди! – Особенно Пузо рад Штабс-Капитану. – У меня земляк твой, – говорит он ему. – Вы не вместе приехали?

– Кто это? – удивляется Штабс-Капитан.

– Значит, не вместе.

Пузо тащит нас всех, включая Земелю, к себе. Земляком Штабс-Капитана оказывается лысый миллионщик. Он широко, по-американски улыбается, выбегает навстречу… У него новенькие зубы, ровные, белые – ходячая реклама: «Покупайте зубную пасту фирмы «Колгейт»!»

– Съёмные? – интересуюсь.

– Обижаешь, – отвечает.

– Скоро, возможно, и кучерявым станешь?

– Ничего невозможного нет, – потирает он довольно лысину и доверительно рассказывает о новом препарате от облысения, изобретённом во Франции.

Я хмыкаю:

– Средство от выпадания волос ещё куда ни шло… Но чтобы на голой лысине новые волосы выросли?..

– Вот именно, – приходит в крайнее возбуждение миллионщик, – именно новые!..

Кроме миллионщика за столом ещё несколько человек. Свои все, из нашего дурдома (Дома издательств) – начальники, полуначальники…

Пузо пытается посадить Пацанку с собой рядом, но она от своих не отказывается. Все вместе мы устраиваемся в торце большого (для заседания) стола, уставленного водкой, дешёвым вином и простенькой закуской. Мог бы, думаю, своё восшествие и повесомее отметить.

Тост произносит миллионщик. Он поздравляет своего друга с новой должностью и просит разрешения прочитать стихотворение из своего недавно созданного поэтического цикла «Пробуждение весны». Без зубов дикция у него была лучше. Но это полбеды… Я клоню голову к сидящей рядом Пацанке, чтобы шепнуть что-то вроде «маразм крепчал…», но, увидев её искажённое, точно от зубной боли, лицо, молчу. После второго стихотворения и мне становится дурно. Я смотрю на свою стопку, как пересёкший пустыню Гоби путник, должно быть, смотрит на глоток прозрачной живительной влаги… А полный рот зубов миллионщик читает уже третий свой шедевр. Поднимаю глаза на Земелю – у него дельфиний рот до ушей. Спрашиваю кивком головы: «Нравится?» «Великолепно!» – отвечает он жестом. Оборачиваюсь к Штабс-Капитану, который давно мне что-то говорит. Оказывается, он прибыл в дом отдыха (это в часе езды от нашего города на электричке), отпуск у него, и он приглашает меня в гости.

– Номер люкс, природа, красота! А завтра суббота. Отдохнем пару дней, в понедельник вместе и вернёмся, у меня тут ещё дела в министерстве.

Живительная влага после пустыни Гоби добегает по пересохшим капиллярам до необходимых инстанций, я распрямляю плечи, шепчу Пацанке:

– Поедем?

Она недоверчиво смотрит на меня, на Штабс-Капитана. Тот с жаром поддерживает идею, пересаживается уговаривать на моё место, так как меня утаскивает на перекур миллионщик. Я понимаю, в чём дело, и прихватываю с собой Земелю.

– Мы же интеллигентные люди! – пришпоренно продолжает миллионщик некогда прерванный разговор. – Теперь же это легче…

– Почему? – удивляюсь я.

– Потому что я сам кое-что успель написать.

– И ты считаешь, что это кое-что?! Это ничего. Пусто-пусто. Играл когда-нибудь в домино?

– Ты тоже так считаешь? – ищет поддержки у хмельно улыбающегося Земели растерявшийся и удивившийся моей крайней неинтеллигентности миллионщик.

– А вы о чём?

Голова миллионщика покрывается бисерками пота, будто на большой гриб-дождевик роса выпала.

– О стихах, которые я прочёль.

Земеля смерил нового знакомого заторможенным взглядом, встряхнулся и торжественно произнес:

– Стихи твои, старик, прекрасны!

Миллионщик трёт платочком затылок:

– Серьёзно?

– Слово курфюрста бранденбургского! – Земеля одаривает собеседника широченной и обворожительно честной улыбкой. – Даю слово первого поэта Кёнигсберга и всей Восточной Пруссии, великолепные стихи, глубокие, как каналы Преголи, душевные, от души смастрячены, от души, честное слово. Печатать надо быстрее. Собрать и издать солидным сборником. Много их у тебя?

– Ну-у… Делё в том…

– Поэтическую книгу! С портретом и в твёрдом блестящем переплёте. А-абсолютно! И с предисловием.

– Вот и договаривайтесь.

Я спешу скорее прочь.

Миллионщик не отстаёт, догоняет меня в дверях:

– А он сможет?

– Это хороший литератор. А сможет или не сможет… Это уж ты с ним…

– А чё-ё он – Кёнигсберг да Бранденбург?

– Служили мы там вместе. Иди, иди, не сомневайся.