– Пришли?

Фигля садится в гробу, как панночка из старого кино, смаргивает с глаз монеты. Одна из них катится со звоном по каменному полу.

Со мной Нетта. Здесь её можно обнять, что я с горьковатым удовольствием делаю.

– Вы сюда обжиматься пришли? – холодно спрашивает Фигля. – Это место смерти. Моей смерти. Имейте уважение.

– Здравствуй, Фигля, – вежливо здоровается Нетта. – Не обижайся.

– По здорову и тебе, нежить. На тебя я не в обиде, мы обе не живые. А ты, Аспид, когда оставишь меня в покое?

Я лишь плечами пожимаю – она знает ответ.

– Упрямый ты. Всегда таков был, – бурчит девушка, неловко вылезая из гроба. – Да подай же руку!

Я помогаю ей спрыгнуть на пол, чувствуя холодные пальцы в своей ладони. Обнимаю, прижимаю к себе холодное тело. Она сначала напрягается, но почти сразу принимает контакт, расслабляется, теплеет. Нетта обнимает нас двоих, прижимая друг к другу. Её руки тёплые и мягкие, её волосы пахнут полынью и морем, я чувствую её дыхание щекой, я понимаю, как люди впадают в вирт-зависимость.

– Ну, хватит, хватит, затискали, – отстраняется Фигля. – Ладно, я тоже вам рада. Быть мёртвой покойно, но скучно. И нет, – предупреждает она мой вопрос, – не надоело. Жизнь сильно переоценена.

– Почему? – с внезапным интересом спрашивает Нетта.

– Тебе не понять, нежить. Я впервые ничего не боюсь и мне не бывает больно.

– Ты казалась мне очень отважной девушкой, – сказал я.

– Со страху храбрая, – отмахнулась она. – От боли стойкая.

– Что же тебя так мучило, Фигля?

– Брось, Аспид. Я знаю, ты хочешь меня вернуть, крючочки в память закидываешь. Да вот я не хочу возвращаться. Велела бы тебе отстать, да ведь ты не отстанешь. Да и скучно мне в моём посмертии, а от вас хоть какое-то развлечение.

– Расскажи, Фигля! – просит Нетта.

Девушки долго и странно смотрят друг на друга, потом Фигля вздыхает и говорит:

– Зря ты, нежить, в это лезешь.

– Я знаю, – упрямо наклоняет прелестную свою головку Нетта.

– Тоже упёртая. Нашли друг друга, ишь. Ну да как хотите, мне-то всё равно, я мёртвая. Смерть – это покой и безопасность. А жизнь – боль и страх, горе и разочарование, предательство и обида. Запомни это, нежить.

– Я запомню, Фигля, – кивнула Нетта.

– Я при азовке с малолетства была, – обратилась она ко мне. – И другой жизни не знала.

– А родители? – спросил я.

– Родители меня в её шибайке в залог оставили, да так и не выкупили. Не нужна я им оказалась, или померли они – не выясняла. Жила в услужении. Подай да принеси, да сбегай, да последи – вот и всех наших разговоров. А потом она меня просто выбросила, как и родители мои. Даже «Прощай» не сказала. А я так и не спросила, что родители за меня в шибайке взяли. Не знаю своей цены.

– Бедная ты бедная! – посочувствовала Нетта.

– Не жалей меня, нежить. А то на себя жалелки не хватит. А она тебе, ох, понадобится!

– Фигля, – сказал я, – не будь унылой жопой. Будь жопой позитивной. Тем более, что ты, типа, померла и все твои беды в прошлом. Живи и… То есть, лежи и радуйся. Что ты каркаешь-то? Мы, между прочим, пришли к твоему смертному ложу, практически в гости, а ты…

– Знаю я, зачем ты пришёл, Аспид. Расскажу, так и быть. Что мне теперь скрывать-то? Азовка велела мне смотреть, кто новый в городе покажется.

Фигля рассказывает, а мы с Неттой ведём её по коридору. Гуляем, слушаем, а сами направляем наверх, к выходу. Есть у меня надежда вывести её однажды из жопы на волю.

Или нет.

–…А потом я раз – и умерла. И смотрю на них, они тоже мёртвые. А может, они всегда были мёртвые, эти новые, кто их поймёт. Может, я просто это увидела, когда умерла. Побежала опрометью, думала – азовка спасёт, выгонит из меня смерть, она, небось, умеет. Но азовка бросила меня, как вещь ненужную.

– И куда же она делась? – спросил я, отвлекая Фиглю.

Выход из подземелий уже близок, за поворотом свет и запах моря.

– У таких, как она, свои пути, Аспид. А мой тут закончился. Не пойду я дальше, не хитри со мной. И не провожай. Чай, к гробу-то своему дорогу найду.

– Уверена?

– Идите уже, я знаю, вам надо. Сказала бы тебе «Прощай», да ты же опять придёшь. Упрямый. Поэтому свидимся ещё.

Фигля развернулась и пошла по коридору вниз. Ну что же, с каждым разом я вывожу её все дальше. Буду считать это за прогресс.

– У нас есть ещё время, – намекнула Нетта.

– Да, пойдём, прогуляемся, – неловко согласился я.

***

Сидим на мостках у моря. Постыдно используем казённое оборудование в личных целях. Здесь хорошо. Здесь и только здесь для меня всё цветное. Мы шли босыми ногами по полосе прибоя, я чувствовал упругость мокрого песка и прохладную влагу набегающих волн.

Это место Нетты. Наверное, когда я её нет рядом, то она тут. Сидит вот так, склонив голову к плечу, и смотрит в набегающие волны. Но это не точно. Может быть, она впадает в гибернацию, как ноутбук с закрытой крышкой.

Не знаю. Не буду спрашивать. Буду ей любоваться. Она тут немного другая, не такая, как там. Более живая, более светлая. Янтарные глаза, яркие губы. Её можно обнять и даже чмокнуть в щёчку, почувствовав вкус соли на коже. Тут хорошо. Я бы остался здесь навсегда. Но у меня там дети – мои, и тоже мои, чьи бы они ни были. Да и вытащат, в конце концов, из капсулы. Это же уникальное терапевтическое оборудование, а не место для свиданий у моря с собственным электронным ассистентом.

– Бедная, – сказала Нетта, глядя в море.

– Все бедные. В чём-то она права – в жизни много боли. Боль – её основной признак. Перестал чувствовать боль – ты умер.

– Как Фигля?

– Да. Знаешь, я думаю, всё дело именно в боли. В какой-то момент её стало слишком много, и она просто перестала что-либо чувствовать. И это, наверное, похоже на смерть.

– Наверное?

– Я не знаю. Я-то чувствую боль. Я ничего кроме неё не чувствую. Значит, надо полагать, живу полной жизнью.

– Я очень хочу тебе помочь, – Нетта пододвинулась поближе, прижавшись ко мне бедром и положив голову на плечо. – Но не знаю, как.

– Я сам не знаю, девочка моя. Я даже не знаю, почему мне больно, в том-то и беда. Когда-то я думал, что так не бывает, и человек всегда знает, что и почему у него болит. Но я был дурак. Хотя, почему «был»? Вот у меня прекрасные дети, важная работа, мне есть где жить и что есть. У меня воспитанники, которые, в общем, отличные ребята. У меня есть ты, и есть это место. Мало кому так повезло в жизни. Я должен быть счастлив, но нет, сижу тут и ною. Потому, что мне больно. Постоянно больно, и я не знаю от чего. Дурак я старый, сорокалетний. Фу быть таким.

– Ещё не исполнилось, – пихнула меня локтем Нетта, – рано ты себя старишь.

– Может, и рано. Мне иногда кажется, что я родился лет ста от роду, и теперь только догоняю свой возраст. Но какого хрена мне так плохо, Нетта?

– Я не знаю. Я ж просто нежить, как говорит Фигля.

– Ты – самая лучшая на свете нежить!

Я обнял её и поцеловал в солёные губы.

– Спасибо, Антон, – она мягко, но настойчиво отстранилась, не ответив на поцелуй. – Это самое важное для меня. Что ты меня ценишь. Ты даже представить себе не можешь, насколько это важно.

– Но? – почувствовал я ту, смертельно знакомую интонацию, с которой обычно разговаривают со мной женщины.

– Во мне ты не получишь опоры, наоборот, глубже утонешь в боли и одиночестве. Тебе сейчас только вирт-аддикции для полного счастья не хватает. Я просто нежить, Антон. Помни об этом.

– Нежить, которая учит меня жить. Забавненько.

– Ты обиделся, как будто подкатывал к женщине, и она тебя послала! – рассмеялась Нетта.

– Э… Ну да, как-то глупо, ты права.

– Я твой вирп. Но ты обижаешься, как будто я настоящая, и это говорит о том, что ты очень близок к порогу вирт-аддикции. Нет ничего более обычного, чем влюбиться в собственного вирпа, и нет ничего более разрушительного для психики. Отчасти поэтому нас отключили.