«Карандаш сточился», – раздосадовалась Алиса и принялась в огромной косметичке искать точилку. Нашла. И запыхтела ещё больше. Надо было закрыть тени, убрать с ног сумку, и плед тоже надо было стаскивать. И всё ради того, что карандаш точить просто так было нельзя. Нужна газета или какая-нибудь бумажка, за которой нужно идти на кухню. Ну, куда деваться? Пошла. «Да, что же это такое! Что, в доме нет ни одной просто так валяющейся бумажки! О! Газета! Сегодняшняя… Ну, и ладно! Я потом мусор вытряхну, а газету опять на место положу. Вот и точить буду на картинке, чтобы Артур не ругался, и содержимое почитал». Так и сделала. Карандаш Алиса точила прямо на огромную физиономию мужчины в белом медицинском халате.

«Какой интересный мужчина. Вроде и не красавец, а обаятельный даже на газетной фотке. Жалко, рук не видно. Зато губы – самое то!», – так Алиса размышляла, кидая деревянные ошурки карандаша на лицо газетной фотографии. Мужчин она выбирала всегда только по двум признакам. Конечно, у человека может быть масса достоинств и недостатков, но первое внешнее впечатление она складывала из губ и рук. Губы должны быть не тонкими, а руки крепкими и обязательно с широкой ладонью.

Через два часа Алиса была в полной готовности делать дефиле по магазинным коридорам. Помимо телевизора, девушки купили очень тёплый свитер, бусы, тени, соль для ванн, в общем, еще 4 пакета разных «совершенно необходимых вещей». И наконец, устав и оголодав от прогулок, вбежали в кафе и уселись поглощать еду.

– Счастливая ты, Алис, и мужик классный, и богатый, и ещё и любит тебя.

– Ой, Арин. Перестань. А то сглазишь. Тьфу-тьфу-тьфу. Мужик, не спорю, классный. Но я как-то к этому счастью привыкнуть очень боюсь. Ты помнишь, как я жила, сколько на стены кидалась, как в кармане с 10 рублями ходила, так что, мне кажется, я заслужила всё это. Я очень ценю этот подарок Судьбы и сделаю всё, чтобы у меня его не забрали.

– Ну, да. Это я на почве расстройства из-за Серёги. Наговорил мне ерунды какой-то, а потом сам ещё и обиделся. И хорошо, что с работы ты ушла. Наш график и семейная жизнь – вещи несовместимые. Мы же с Сергеем по большей части из-за этого и ссоримся. Он в пять дома, а я в 10. И то, если ничего экстренного не случится. А у нас тут как раз случилось. Ведущих вызвали ночью, меня тоже, программу стали на утро писать по доктора этого.

– В смысле?

– Ты неужели не слышала? Сейчас все только это обсуждают.

– Ну, помню что-то. Мама вроде что-то рассказывала. Я сама особо в подробности не вдавалась. А что уж к нему пристали так, сотни людей сбивают прохожих. И редко кто интересуется, врач он или не врач. Не президент же. И даже не гаишник – это к ним в таких случаях внимание особенное – все разве что карты не раскладывают, посадят, или свои за «честь мундира» поборются и отмажут.  Или он сын чей-нибудь?

– Ничей он не сын. Ну, в смысле чей-то, конечно, сын. Но дело не в этом. Помнишь, года три назад Асланова посадили?

– Помню. Но так там же вроде как коррупция налицо была.

– Ага. Тогда перинатальный центр в Питере ремонтировали. И всё никак закончить не могли. А тут в прокуратуре документы оказались, что главврач Асланов на этих делах большую денежку отмывает. И вместо перинатального дома ремонтирует дом на Рублёвке.

– Помню я всё это. А этот бедолага тут при чём? Он, вроде, даже к родовой деятельности отношения не имеет.

– Ага. К родовой не имеет. А к документам в прокуратуре имеет самое прямое отношение. В общем, это он сдал тогда Асланова.

– Зачем?

– Да кто их там разберет, зачем. Может, свои счёты какие, а может, честный такой. Потому как какой тварью был Асланов, когда работал, не мне тебе рассказывать.

– Это да…

– Сейчас аслановские братки и решили отыграться. Я не удивлюсь, что эту девку специально под машину кинули. И скандал такой тоже искусственно раздули. У нас, как известно, без прессы ничего не делают.

– Жалко мужика.

– Да, уж. Ему теперь никакой адвокат не поможет. Если, конечно, он правду не докажет. Хоть какую-нибудь.

– Ой, ладно, Арин, всё о грустном и о грустном. Я скоро только об этом враче думать буду. Везде только о нём говорят и пишут. Давай по чайку, а?

+++

Наступил новый день. И опять пошел дождь. Сильный и холодный. Лужи копились на асфальте и разрастались, как будто боялись не успеть. В местах, где асфальт был плохенький, они превращались почти в мелкие озёра с грязной тёмной водой. Всё было серое, разве что зелёные листья на деревьях выдавали правду – стояло лето, а не глубокая осень.

Мальчик сидел один в маленькой однокомнатной квартире. Он, как мокрый щенок, прижался к спинке старого дивана, и обхватил колени руками. Он сидел на полу и курил. Мама третий день была в командировке. Отца он не знал. На лестничную площадку выходить не было сил. И поэтому едкий дым развевался прямо по комнате.  Иногда он вставал, доставал из книжки маленькую бумажку, читал её содержимое и опять зажигал сигарету.

Пробовал включить телевизор. Но там шли новости, а в них опять говорили об этом враче. Опять вспоминали её. А он и так каждую минуту только о ней и думал. А тут ещё и они.

«Может, всё рассказать? Ага. И тогда её папаша меня пристрелит сразу. А так… Может, этого доктора оправдают? Вряд ли… Ну, я же тоже не виноват. Или виноват? Нет, надо подождать. И что потом? Её уже всё равно не вернешь… Как так?»

Алёша Попов – так звали мальчика – глубоко вдыхал дым. Его уже тошнило от него, но он всё равно вытягивал из пачки новую сигарету. Ему казалось, пока он дышит дымом, становится легче. Он вспомнил, как она ему говорила, что «легче» становится совсем не от дыма, а от дыхания: «Если ты будешь дышать также медленно и глубоко, как и при курении, ты точно также успокоишься. Только не навредишь себе этими твоими бестолковыми сигаретами».

«Откуда она всё это только знала?.. Она же умная, и в семье богатой росла, и в школе хорошо училась… Ага, а потом такое сделала!»

Алёша был зол на неё за это. Он и подумать не мог, что она, вся такая хорошая и образованная, может это сделать.

«Я же сам её толкнул на это. Или нет? Или она не подумала, что делает? Значит, я не виноват, да?.. Нет. Это значит, что я ещё больше при делах. Никто, кроме меня, не знал, и я… она же предлагала мне. А я струсил. Зато курить плохо, говорила. Да, плохо, плохо, а это вот всё теперь уж так хорошо».

Мысли Алёши скакали в голове, как кони на скачках. Одна обгоняла другую, потом эти отставали и вперёд выходили новые. Но все они бежали по кругу, в центре которого была она. В центре было то, что её больше нет и никогда не будет.

Алёша был дерзким. Он вырос без отца. А мама, которой приходилось постоянно работать, не могла всё узреть и проконтролировать. Алёша был добрым, но быстро понял, что это ему мало чем помогает. Он пробовал стать жёстче, связался с уличными подростками, которые называли себя группировкой, научился пить, курить, виртуозно ругаться матом, драться и водить машину. Полный набор. К уличной жизни годен. Сначала он был очень доволен собой. Но потом всё это опостылело и стало казаться чем-то дешёвым и ненастоящим. Ему исполнилось 16, и он познакомился с ней. Он подумал, что она всё изменит. Он решил, что взрослеет и эти «подростковые уличные понты» больше ему не нужны. Но ей они нравились. Все, кроме сигарет. Их она не любила и постоянно боялась, что дымом будет пахнуть от одежды и волос, и «папа заругает».

Ей тоже было 16, но она была совсем не такая, как он. В его взгляде она была фея, которая зачем-то спустилась с райских цветов в его грязную чащу. Он даже сначала шарахался от неё, как от неведомого существа. Алёша всё никак не мог поверить, что она – вся такая неземная – может говорить с ним на одном языке. А она смеялась над ним. Он боялся с ней заговорить – она бросалась на него с поцелуями. Он стеснялся старой зашитой рубашки – она раздевалась догола и соблазняла его. Он для неё даже пытался бросить курить – она вдруг сделала такое.