Виктоша поежилась. Ее всегда удивляли люди, купающиеся в холодной воде, а в этом городке их было великое множество, про себя Виктоша называла его Городом Моржей.

Андрейке, разумеется, тут же непременно захотелось залезть в воду. Мама разрешила ему снять сандалики и побегать босиком по берегу, и он с восторгом принялся шлепать по кромке воды, поднимая вокруг себя море брызг.

Затем они обедали в кафе, гуляли по парку, смотрели фильм. С начала лета на их долю не выпадало столько развлечений за раз – и как обидно, что именно сейчас Виктоша не могла полностью расслабиться и наслаждаться отдыхом: то и дело приходила мысль: «Как там ее «нечто»? Кто он? Все еще поросенок или уже… гусь… или…» Воображение непрестанно подсовывало ей картины одну ужаснее другой.

Корчащийся в муках поросенок умирает от отравления гусиным паштетом, и она находит его скрюченное, остывшее тельце. А тут мама вспоминает, что поросенка купил папа, чтобы подарить их общему другу – зоологу, страстному любителю поросят, что поросенок очень ценный, чуть ли не единственный в своем роде! Ну и что, что паштет свежайший! Может, поросятам вообще противопоказан гусиный паштет? Может, у них, или конкретно именно у этого на него аллергия?

В другом видении на террасе Виктошу подстерегает ужасное чудовище: огромная гусиная печень с куриными ногами, грустными поросячьими глазами и мышиным хвостом (ведь никто точно не знает, что там могло попасть в баночку со звучным наименованием «Гусиный паштет»!)

О других картинах и вспоминать не хотелось: случайно проглоченная поросенком щепка от топчана – и крыша их террасы разлетается под напором растущей кроны огромного дерева; сжеванный кусочек покрывала – и вот на террасе голубеют цветы льна; а вдруг ему окажется по вкусу какой-нибудь винтик или шурупчик (под топчаном как раз находится Андрейкин секретный склад этого барахла) – и – ку-ку, прощай, дом! – они приезжают, а вместо дома залежи горной руды.

Короче, можно себе представить, в каком состоянии Виктоша наконец добралась до коттеджного поселка.

Она даже немного удивилась, увидев, что дом стоит целый и невредимый. И сад тоже. И сарай. И гараж. Террасы, к сожалению, от калитки видно не было, так что Виктоше пришлось набраться терпения и подождать, пока мама уложит Андрейку, пожелает им обоим спокойной ночи и уйдет к себе на второй этаж.

Виктоша выждала еще какое-то время и тихонько выскользнула из-под одеяла. В доме было тихо. Мама либо спала, либо читала – в любом случае, если не шуметь, она вряд ли спуститься за чем-нибудь вниз.

Виктоша осторожно прокралась в столовую, прикрыла за собой дверь и на цыпочках подобралась к двери на террасу. Дверь, по крайней мере, выглядела вполне обычно да и та часть террасы, которую можно было увидеть в темноте через стеклянную дверь, тоже ничем не отличалась от той, что была здесь всегда. Виктоша поежилась то ли от страха, то ли от холода и осторожно взялась за ручку двери. Сердце бешено стучало в груди, и Виктоше казалось, что его удары разносятся по всему дому. Она решила успокоиться. Отошла на шаг от двери и опустила руки. «Раз, два, три, четыре – вдох! – скомандовала она себе. – Раз, два, три, четыре – выдох!.. Я спокойна и ничего не боюсь…» Но сердце никак не хотело верить ее словам и продолжало отбивать тревожную дробь: «Тук, тук-тук, тук-тук…» Виктоша зажмурилась, сделала шаг вперед, нащупала ручку и рывком открыла дверь.

Ее обдало холодом. Где-то в лесу перекликались ночные птицы. Ветер трепал верхушки деревьев в саду, и они шуршали и стучали по крыше террасы. С ветки сорвалось и плюхнулось в траву яблоко.

Виктоша открыла один глаз – различила в темноте стол, за ним окно, а слева дверь в сад, открыла другой глаз – топчан, сквозь шторы на окнах слабо пробивается лунный свет, и в углу, на топчане какая-то серая, бесформенная, неподвижная масса. Вот она зашевелилась, и откуда-то прямо из середины, злобно зашипев, к Виктоше кинулась длинная змея с треугольной головой. Виктоша отпрянула и двумя руками зажала себе рот, стараясь заглушить рвущийся крик.

Змея больше не шипела и не атаковала. Она как будто застыла в воздухе, слегка покачиваясь на своем хвосте. Виктоша протянула правую руку и нащупала на стене выключатель. Вспыхнул свет. Виктоша опустилась на топчан и перевела дух.

То, что она приняла за змею, было шеей и головой толстой серой гусыни – почему именно гусыни, а не гуся Виктоша никогда не смогла бы объяснить, она просто почувствовала это и все. Несколько секунд гусыня и девочка заинтересованно разглядывали друг друга. Потом гусыня зашевелилась, встала на свои короткие черные разлапистые ноги и расправила крылья. При каждом движении с нее слетала какая-то серая пыль, и сыпались какие-то разнокалиберные листочки. У Виктоши защекотало в носу.

«Паштет был с перцем и специями», – поняла она.

Она протянула к гусыне руку. Видимо, та уже признала ее, так как больше не шипела и не пробовала ущипнуть. Виктоша осторожно дотронулась до гладких серых перьев, потрогала пальцами клюв: он оказался шершавым и холодным.

– Ты, наверное, замерзла, бедненькая!.. – посочувствовала Виктоша гусыне, а сама подумала: «Что же мне теперь с тобой делать?.. Отнести показать маме? Может быть, уже пришло время все ей рассказать?»

Она еще раз погладила гусыню по перьям, ощущая, как серый порошок прилипает к руке. Серое облачко вылетело из-под ее руки, и она громко чихнула. Замерла. Выглянула в столовую – все тихо. Поплотнее закрыла дверь и вернулась на топчан.

Гусыня что-то тихонько гакнула, опять приподнялась и сделала пару шагов. Подойдя поближе, она вытянула шею и как-то даже осторожно положила Виктоше на колени свою большую голову.

Виктоша осторожно, стараясь не поднимать перечных облачков, погладила ее по голове и почесала перышки на макушке.

– Кто же ты?

Она знала, что гусыня ей не ответит, но просто пыталась рассуждать вслух:

– – Как жаль, что ты не умеешь говорить!.. Как же мне понять тебя? Как же узнать, кто ты и зачем ко мне пришла?.. Надо было, чтобы ты превратилась в кого-нибудь, кто умеет говорить… в попугая, что ли?.. А интересно, для того, чтобы превратиться в попугая, тебе достаточно попугайского перышка или необходим целый жареный попугай?

Виктоша рассмеялась и посмотрела на гусыню, как бы приглашая и ее посмеяться этой глупой шутке. Гусыня, не мигая, смотрела на девочку.

– Впрочем, попугаи болтают всякую чушь, и только человек способен понять человека… – медленно проговорила Виктоша, глядя прямо в эти немигающие темные глаза.

Внезапно ей опять стало страшно. Она хотела отодвинуться, закричать, но страх сковал ее по рукам и ногам. «Мама! Мамочка!.. – пронеслось у нее в голове. – Но почему я ничего не рассказала тебе?» Она хотела сбросить с колен гусиную голову, чтобы не видеть этих темных бездонных, как колодцы глаз, но не могла шевельнуть и пальцем.

Последнее, что она увидела, – это как у темных бездонных глаз появились ножки. Глаза на длинных ножках вылезли из орбит и закрутились по кругу, все более вытягиваясь и все ближе подбираясь к Виктоше.

В Диптауне как всегда вечер. Шуршат под ногой опавшие листья. Она идет по улице, кутаясь в длинный черный плащ и низко надвинув на глаза широкополую шляпу.

Она – известная кинозвезда и ведущая сразу нескольких самых популярных телепередач, так что быть узнанной не входит в ее планы.

Она очень устала. Устала от славы, от шума, от надоедливых поклонников, от их слащавых улыбок, от пошлых и глупых признаний. Ей надо побыть одной, помолчать, подумать, расслабиться перед вечерним эфиром. Она идет по улицам, и редкие прохожие, занятые своими разговорами или обдумывающие какие-то свои неведомые ей дела или просто глазеющие по сторонам, не замечают ее. Она для них – лишь одна из тысяч, одна из миллионов, одна из толпы…

Где-то играет тихая музыка, до нее долетают обрывки знакомой песни… Вот и ее жизнь, как поется в этой песне, то бурный поток, подхватывающий и крутящий ее в своих водоворотах – съемки, концерты, эфиры, встречи со зрителями – то тихая гавань, неспешное, сонное течение – недолгий перерыв в работе, приятное, хотя и краткое ничегонеделание…