Но так уж получилось, что этим вечером голова мальчика была занята совершенно другим, и потому тонкая нотка печали быстро оборвалась, забылась, улетучилась и непостоянное детское внимание быстро переключилось на нечто более интересное и радостное.
А все потому, что это был последний вечер перед Новым Годом, долгожданным праздником, и спать совершенно не хотелось, хотя и было строго-настрого велено. Почти во всех комнатах горел свет, за закрытой дверью был слышен звон посуды, придирчиво осматриваемой бабушкой, дедушка громыхал переставляемыми стульями, а мама была тут же, рядом, своими руками превращая комнату в некое подобие сказочного снежного леса.
Тем еще и был хорош этот праздник, что ей не надо было завтра на работу, да и вообще все несколько последующих дней. Они с мальчиком могли проводить сколько угодно времени вместе, говорить о любимых книгах, или смотреть праздничную телепрограмму. А еще, можно было украшать комнату – подвязывать искусственный дождик на суровые нити, протянутые из угла в угол, или же маникюрными ножничками вырезать из цветной бумаги ажурные снежинки, которые затем отправлялись на окна и стены. Он считал свою маму очень красивой, словно с портретов художников средневековья, которые можно было увидеть во вкладышах тяжелых томов темно вишневого цвета, с золотыми тиснеными буквами «Энциклопедия». Пока она стояла на шатком стуле, пытаясь приладить гирлянды вдоль высоких карнизов, ее длинные черные волосы рассыпались по плечам, и то и дело падали на глаза. Она откидывала голову, и нетерпеливо сдувала их, смешно прикусывая верхнюю губу. И еще, она все время что-то тихо напевала, а на губах ее временами появлялась и исчезала улыбка, мимолетная и загадочная. Из кухни сладко пахло выпечкой, и еще чем-то вкусным, что умела готовить только мама, а завтра можно было выспаться и не идти в школу, потому что календарь говорил, что настало самое чудесное время года, под названием каникулы.
Неизбежно, внезапно, неповторимо, самая обычная только вчера комната менялась, превращаясь в ковчег, плывущий навстречу жутко увлекательным приключениям, наполнялась ожиданием чуда. Из больших коробок, наполненных жатой бумагой, появлялись на свет раскрашенные вручную стеклянные игрушки, фонарики с позолоченными гранями, серебристая елка, трепещущая и словно покрытая зеркальной рябью, легкий распушенный снег из кусочков ваты, и, наконец, Дед Мороз в алой теплой шубе, с посохом в одном руке и пухлым мешком в другой. Разлученные ровно на год, они снова встречались в пределах своего фантастического королевства, переглядывались, перешептывались, незаметно для других кланялись и приветствовали друг друга, в полном соответствии с правилами дворцового этикета и мудреным церемониалом.
Сон тихо укутывал его мягкой дремой, увлекая за собой в заждавшееся сновидение. Комната искажалась, меняла свои очертания и краски. Отливающие металлом иголки чертили мелкие блики на стенах, словно разбрызгивая мгновенно затухающий белый огонь.
Он увидел его внезапно, прямо перед собой. Не было постепенного появления из-за горизонта, ни чудесной иллюзии, что создают для наших, с готовностью принимающих обман за правду, глаз миражи на раскаленном песке, ни проявления на синем полотне неба контуров, постепенно обретающих объем и цвет.
Город возник сразу, целиком, словно кто-то вдруг снял повязку с его глаз. Город был откровением, неприкрытой истиной. Все, что когда-либо имело смысл, вызывало самые смелые догадки и озарения, находилось прямо перед ним, и он сам в тот же самый миг ощутил себя неотъемлемой частью Города, недостающей, долгожданной, своей.
Город простирался по левую руку и по правую, он не имел ни конца, ни края. Он был над ним, он был вокруг, он был внутри него.
Он вспомнил все, что слышал, о чем мечтал, что ожидал увидеть, и, поневоле, на несколько мгновений закрыл глаза, отпустив воображение и пытаясь унять сбившееся дыхание.
И в закрытых глазах пронеслись за секунду все образы и лица Города, как наваждение, как преследовавший его много лет один и тот же сон, как все невысказанное и несбывшееся. Оживала мрачная картина, недоверчиво открываясь его настойчивому желанию, его безмолвной мольбе. Пробуждался Город, обнесенный высокой неприступной каменной стеной с изящными башенками, скрывавшими бдительных стражников, или огнем костров, показывающих усталым путникам верную дорогу. И скрывались дома за той могучей стеной, дома, возведенные искусными зодчими, что вкладывают свою душу в каждый узор, в каждый свод, арку, нервюру, портик и барельеф, воспевая любовь в камне и мраморе, оставляя потомкам легенды, отражая красоту помыслов и стремлений людей, царей и народов, давно ушедших.
И залиты были пустынные улицы, мощенные речным округлым камнем, лунным светом, что прозрачной вуалью окутывает мир в прохладной ночной тишине, превращая сторожевые башни в уходящие в небо волшебные замки, а разводные мосты – в блестящие гибкие спины диковинных змеев, чьи хвосты уходят в плоть крутых берегов, а головы погружены в воды серебристой полночной реки, продолжающей свое движение даже на застывшей в металле картине. И камни, коими выложены были тротуары, дороги и дорожки, составляли сложнейший рисунок, расходясь лентами серпантина, переплетаясь и снова сходясь в загадочную вязь. И за тончайшими окнами из прозрачного горного хрусталя скрывались покои изысканные и роскошные, обитые бархатом и усыпанные самоцветами, покрытые позолотой, освещенные потрясающей красоты светильниками на бронзовых тяжелых подставках, инкрустированных редчайшим янтарем, а спускавшиеся волнами с витых карнизов ручной работы гардины надежно укрывали от чужих нескромных взоров прекрасноликих женщин, чьи голоса и смех были подобны мелодии арфы, и что берегли домашний очаг и хранили его тепло в руках хрупких, но, тем не менее, более сильных и надежных, чем иные мужские руки, несущие сталь и гнущие железо.
И был этот город словно песня, самая лучшая песня, что только может идти от самого сердца, в момент величайшей радости или глубочайшей скорби, что рождается только раз и несет в себе больше тысячи слов.
И при звуках этой песни замирало все: и ветер, и вода, и сердца, и сами мысли, что суетливы и неподвластны ничтожным потомкам Адама. И никто не мог бы сказать, где начало песни, а где ее середина и конец, и лишь мечтали об одном, – чтобы это мгновение не кончалось никогда, упоительное мгновение любви и единения с прекрасным, но удержать и сохранить которое не представляется никакой возможности, ведь не принадлежала эта песня никому, а только самой себе.
Бесконечный и одновременно короткий день. Подготовка к празднику, незаметно набирая темп, ближе к вечеру достигает своего накала. Время, что только утром сладко дремало в комнате мальчика, вдруг начинает все быстрее двигать стрелки часов и неотвратимо гасить свет за окном. Взрослые нервничают все больше, и, кажется, по своему обыкновению, ничего не успевают. Какие-то покупки в последний момент, что-то обязательно должно выпасть из торопливых рук и разбиться (на счастье, безусловно), а что-то затеряться, ввести в ступор, привести к судорожным поискам, а потом, конечно, найтись на том же самом месте. Протирание бокалов, перестановка тарелок, скатерть, которая никак не ложится нужными складками по углам стола. Раскрасневшееся лицо бабушки, отвечающей за готовку горячих блюд, большая плошка с заварным кремом, который лучше всех на свете готовит мама, и из которой хоть малая доля, хоть чайная ложечка, но точно достанется ему раньше всех. Дедушка, раз за разом врывающийся, запыхавшись, в квартиру, суетливо выгружающий какие-то свертки и пакеты, получающий новые поручения, и снова исчезающий в чудесном светлом морозном дне.
Мальчик тоже не терял времени даром. Он успел наведаться на крошечную кухню, получить несколько пирожков и строгий наказ своевременно прибрать в комнате, умыться и причесаться (что сложнее всего, потому что с жесткими кудрями уже давно было не справиться). А еще он тайком стащил одно пирожное из надутого важного холодильника с одним длинным железным клыком, служившим ручкой, посмотрел почти половину любимого детского фильма, в очередной раз, к своей досаде, пропустив начало, многократно выключал в своей комнате свет и любовался разноцветными огоньками фонариков на серебристой елке, и, при каждой возможности, с любопытством дотрагивался до красного мешка на плече игрушечного Деда Мороза, гадая, как там могут поместиться все новогодние подарки.
