– Сейчас сложно найти работу, – говорит она, используя винный бокал как пепельницу.

– Всегда сложнее найти вещи, которые не ищешь, – бормочет отец и все глазеют на него, включая Лили.

– Я отойду на минуту, – говорит она, вставая из-за стола и покидая комнату, предположительно чтобы проверить, как там Трикси, но также, несомненно, чтобы подуться наверху. Моя сестра всегда изображает из себя мученицу и устраивает больше истерик, чем ребенок. Я ожидаю от бабушки вопроса о том, волонтерствую ли я еще в доме престарелых – мое занятие, может, не захватывающее или приносящее деньги, но в доброте есть свои награды и я горжусь тем, что делаю. Но моя мать снова начинает атаковать отца, прежде чем разговор переходит на меня.

– Почему ты всегда так строг с Лили? Растить детей в одиночку нелегко, я-то знаю, – говорит Нэнси как только ее любимая дочь оказывается вне зоны слышимости. Если бы можно было убивать взглядом, мой отец давно бы оказался в морге. Я часто задумывалась, почему мать любит Лили больше всех. Возможно, потому, что видит в ней себя – как в ходячем зеркале молодости, показывающем ей, кем она была.

Отец пытается не клюнуть на приманку, но плохие привычки тяжело побороть после тридцати лет практики.

– Она больше не ребенок, Нэнси. У нее самой есть дочь, хотя неудивительно, что она так часто об этом забывает, потому что ты взяла на себя роль матери для обеих.

– Ну, кто-то должен помогать детям. Если бы все мы пустились колесить по миру, следуя за мечтой, тогда…

– Помогать ей? Ты ее душишь, всегда так было. Неудивительно, что она так и не встала на ноги. Она стала такой из-за тебя.

– И какой же это?

– Самоуверенной, избалованной, эгоистичной, ленивой и безмозглой занудой, которая все еще ведет себя как ребенок, потому что ты так к ней относишься. Ее больше заботит свой внешний вид, чем родная дочь. И она все еще совершенно безответственно обращается с чужими деньгами, потому что она ни разу не подняла наманикюренного пальца, чтобы что-то заработать.

Лили появляется в дверном проеме.

Она явно слышала каждое слово.

Никто не знает, что сказать.

Последующая тишина не просто неловкая, она болезненная. Мы наблюдаем, как Лили проходит мимо кухонного стола к холодильнику, открывает дверцу, словно ища ответы внутри. Ничего не найдя, она откупоривает еще одну бутылку белого вина.

Во всех семьях есть конфликты. Либо между мужьями и женами, либо родителями и детьми, либо братьями и сестрами, это так же нормально, как смена дня и ночи. Но неразрешенные конфликты разрастаются в человеческих отношениях, как рак, и иногда это неизлечимо. Несмотря на все, у меня все еще есть некоторые счастливые воспоминания о всех нас, спрятанные в складках, разъединивших нас. Мы не всегда были такими, как сейчас. Мне больше всех жаль бабушку. Она так старалась создать чудесный вечер для всех и, как обычно, моя семья нашла способ его испортить.

– Кто хочет заранее полакомиться праздничным тортом? – спрашивает она со слабой улыбкой.

– Я! – Я поднимаю руку и пытаюсь развеять напряжение, хотя бы на это время.

Я замечаю, что Роуз едва говорила сегодня вечером. Она отвечает, если к ней обращаются, но коротко, сжато. Может, когда-то я и была самой маленькой, но я часто беспокоюсь о своей старшей сестре. Семьи, даже дисфункциональные, объединяет особый вид любви. Наша любовь похожа на тесную сеть из миллиона воспоминаний и общих впечатлений. Узлы этой сети крепкие, но есть и достаточно большие дыры, чтобы проскользнуть, если кто-то попадется в нее неправильно.

Погода снаружи ухудшилась, дождь стучит по окнам, а пламя свечей иногда подрагивает, когда завывает ветер. Моя мать и Роуз помогают убрать со стола, прежде чем бабушка приносит один из своих знаменитых домашних шоколадных тортов, и вынимает свои любимые креманки для шампанского из шкафчика. Они из двадцатых годов, что по ним видно. Отец оказывает честь, умело открывая бутылку, словно он делает это каждый день, и бабушка встает, держа свой бокал и выглядя так, будто собирается произнести речь.

– Я просто хочу поблагодарить всех вас, что приехали в Сигласс на празднование моего дня рождения. Для меня очень много значит видеть всю семью в сборе, и вы осчастливили старушку. Восемьдесят лет это важный для меня день рождения, и если хиромант в Лендс-Энд был прав, он может оказаться последним! Вы единственные люди, с которыми я бы хотела его провести. За семью Даркер, – говорит она, поднимая бокал.

– За семью Даркер, – повторяют все почти хором, прежде чем бабушка продолжает.

– Я также хочу поблагодарить Эми и Аду за наш сегодняшний вкусный ужин.

– Кто такие, черт возьми, Эми и Ада? Я думал, это она приготовила ужин, – шепчет отец Роуз, отпивая шампанского.

– Куры, – шепотом отвечает Роуз. Она назвала их в честь Эми Джонсон и Ады Лавлейс, двух женщин, вдохновлявших ее, помнишь?

Фрэнк чуть не давится, пока бабушка продолжает.

– К сожалению, Эми не стало в понедельник. А Ада умерла три дня спустя. Вот уж настоящая скорбь. Эта маленькая курочка умерла из-за разбитого сердца… – У меня такое ощущение, что все снова смотрят на меня при этих словах, и я опускаю взгляд на свои руки.

– Разве безопасно есть курицу, которой десять лет? – спрашивает моя мать, выглядя так, будто ее тошнит.

– Думаю, да, – отвечает бабушка. – В любом случае это безопаснее, чем прыгнуть со скалы. Кстати говоря, я не хочу быть самой богатой на кладбище, и я уверена, вы все хотите узнать, что случится после моей смерти. Я хочу, чтобы мы насладились оставшимся нам временем на этих выходных. Поэтому чтобы больше не держать вас в неведении, я решила поделиться сегодня с вами своим завещанием.

Если все внимание не было приковано к бабушке раньше, то теперь это точно так. Отец подается вперед, мать выпрямляется, Лили откладывает телефон, а Роуз прекращает складывать оригами птицу из своей салфетки.

– Это мое завещание, – говорит бабушка, кладя на стол конверт и разглядывая наши лица, словно запечатлевая их в памяти. – Мой юрист сегодня был свидетелем его подписания и забрал себе копию. Я обещаю, что я подумала обо всем этом и о вас очень тщательно, и я уверена, что это к лучшему. Прежде, чем я начну, я напомню вам о словах, которые написала в начале моей любимой книги: «Будущее это обещание, которые мы еще можем решать, сдержать ли. Прошлое это уже невыполненное обещание». Я писала это серьезно, и я думаю, что настоящее – мой единственный шанс обеспечить этой семье будущее.

Она поворачивается к моему отцу: – Фрэнк…

– Да, мама?

– Я оставляю тебе свои часы, все восемьдесят, в надежде, что ты более мудро используешь оставшееся у тебя время.

У него отвисает челюсть, но бабушка продолжает, не дожидаясь его слов.

– Нэнси, моя любимая невестка, ты подарила мне троих чудесных внучек, за что я всегда буду тебе благодарна. Я оставляю тебе свою тележку для напитков. Как и ты, она теперь древняя, но все еще может выдерживать алкоголь. – Хотела бы я запечатлеть выражение лица моей матери; красивую смесь шока и бешенства. Мои сестры ухмыляются как непослушные школьницы, которыми были раньше, пока моя бабушка не поворачивается к ним. – Роуз, тебе я оставляю свои неопубликованные рисунки и кисти в надежде, что ты нарисуешь себе более счастливое будущее. Лили, когда я умру, все зеркала в этом доме станут твоими, я надеюсь, ты увидишь, во что ты превратилась.

Теперь уже никто не улыбается, включая меня. Я в ужасе жду следующих слов бабушки.

– Дейзи – единственный человек в этой семье, никогда не просивший у меня ни копейки, – говорит она, улыбаясь в мою сторону. – Я планирую оставить внушительную сумму ее любимым благотворительным фондам.

– Спасибо, – говорю я, а Лили кривится.

Я благодарна, правда, но признаюсь, я всегда втайне надеялась, что когда-нибудь Сигласс станет моим. Не думаю, что кто-либо в семье любит его так же сильно, как я. Бабушка отпивает глоток шампанского, прежде чем продолжить.