Бабушка много лет была художницей, иллюстрировала чужие книги за очень скромные суммы денег. В год, когда мою патологию сердца диагностировали, известный автор грубо высказался о ее рисунках. Ее глубоко ранили последовавшие за этим волнения и обиды, поэтому она отказалась работать с этим автором в будущем. Высокие моральные принципы могут дорого стоить, а частные больницы и дополнительные консультации даются недешево. Поэтому бабушка впервые написала свою книгу, наполненную поэмами, написанными, когда она сидела в залах ожидания и беспокоилась обо мне. Она проиллюстрировала книгу сама, написала свои слова, нашла себе агента и издателя, все это чтобы доказать свою правоту. Но после успеха «Маленького секрета Дейзи Даркер» пути назад не было.

– Думаю, большинство историй о загадочных убийствах переоценены, – говорит бабушка. – Есть намного более изощренные пути покончить с человеком, чем убить его.

Всем будто становится неуютно от ее слов, не считая Роуз, которая всегда с бо́льшим спокойствием воспринимала смерть, чем мы. Может, потому, что она видит много ее на работе. Роуз часто работает бесплатно, что, возможно, является причиной финансовых проблем с ее ветклиникой. Она спасает и пристраивает столько животных, сколько может, работает для этого днем и ночью, но даже она не может спасти всех. Это поразительно и грустно, сколько раненых животных бросают на пороге ветеринара; питомцы, которых однажды любили, теперь исчерпавшие свой срок годности. Роуз даже убедила бабушку приютить парочку брошенных кур несколько лет назад, и Эми с Адой живут в ярко раскрашенном курятнике с тех самых пор. Куры почти такие же члены семьи, как Поппинс.

– Но есть и изощренные способы кого-то убить и не попасться, – говорит Роуз, делая такой крохотный глоток вина, что усилие, чтобы поднять бокал, кажется едва стоящим.

– Как, например? – спрашивает Трикси.

Роуз – никогда не фильтровавшая слов в присутствии детей – смотрит на нашу племянницу.

– Ну, я выбрала бы инсулин, введенный между пальцев ног, где люди вряд ли будут искать. У меня его хватает в клинике, а пропажу доз достаточно легко объяснить – лекарства теряются или разбиваются постоянно. Это было бы почти слишком легко и я сомневаюсь, что меня бы поймали.

Трикси таращится на нее. Как и все мы.

– Я бы отравила человека растениями, – говорит Нэнси. – Чуток крапчатого болиголова или белладонны. Морфий или цианистый калий, если мне хотелось бы чего-то более изысканного и если было бы время, но оба можно добыть из цветов и деревьев. В большинстве садов достаточно просто найти по крайней мере одно ядовитое растение, если знать, где искать. И подсыпать что-нибудь человеку в напиток занимает меньше секунды.

Отец качает головой. Иногда мне кажется, что нет вещи, которая не вызвала бы разногласий у моих родителей.

– Я думаю, резкий удар по голове был бы более простым методом кого-то прикончить, – говорит он.

– Или столкнуть их с лестницы, – вставляет Лили с коварной улыбкой.

– Или со скалы, – добавляю я.

Нана улыбается и хлопает в ладоши: – Какая же мы убийственная семейка!

– Что ж, я думаю, для молодых ушей достаточно разговоров об убийствах на один вечер, – говорит Лили. – Тебе давно пора в кровать, юная леди…

– Мам, мне пятнадцать. – Трикси сверлит ее взглядом.

– Тогда начни одеваться как пятнадцатилетняя, а не как младенец, влюбленный в сахарную вату. Давай. Взрослым нужно расслабиться.

– Имеешь в виду, ты хочешь покурить?

– Пожелай всем спокойной ночи и отправляйся в кровать, – рявкает Лили. – Можешь почитать одну из своих занудных книжек, чтобы заснуть.

Лили никогда не видела удовольствия в чтении. Честно говоря, я никогда не видела удовольствия в Лили. Она из тех людей, которые могут лишь взять книги в библиотеке, чтобы вырвать последние страницы и сдать их обратно.

– Мы даже еще не съели десерт, – говорит Трикси.

– Если бы моя талия была такой же огромной, как у тебя, я бы даже не произносила слово «десерт». Ты разве никогда не задумывалась, почему ты не нравишься мальчикам?

Трикси пронизывает свою мать взглядом из-за своих розовых очков. Я вижу навернувшиеся на ее глаза слезы, но она смаргивает их с такой решительностью, что я ею горжусь. Она обходит стол, целуя каждого на прощание. Мне до сих пор кажется чудом, что кто-то настолько холодный и безразличный как моя сестра, мог создать такого доброго и милого ребенка. Как только Трикси выходит из комнаты, Лили закуривает. Она, похоже, не замечает, как все на нее смотрят.

– Почему меня не одарили нормальным, угрюмым подростком? Никаких парней, ни одного. А ее подружки одеваются, как монахини и разговаривают, как задроты. Я хотела чирлидершу, но она только и делает, что треплется о благотворительности. Это как жить с Саффи из «Еще по одной», но хуже, она круглыми днями нагоняет на меня смертную скуку своими книгами и мнениями о гребаном глобальном потеплении.

– Тебе надо радоваться, что она не проблемная, как ты в ее возрасте, – замечает бабушка.

– Можно я звякну по стационарному телефону? – спрашивает Лили, игнорируя замечание. – У меня здесь сотовый не ловит.

Лили – обожавшая гаджеты в детстве – провела большую часть восьмидесятых в тесных отношениях с Пэкменом и ее Атари, и является одним из немногих членов семьи, имеющих мобильный в 2004-м. Когда мы были маленькими, у отца был один размером с булыжник, но пользование им стоило целое состояние, поэтому он был в основном для вида. Лили берет свою темно-синюю маленькую Нокиа со стола, и мы все изучаем ее, будто это кусок Луны.

– Извини, Лили. Телефон больше не работает, – говорит бабушка, убирая тарелки.

– Почему нет?

– Я перестала оплачивать счета.

– Почему?

– Люди все время мне названивали. Мне не нравилось постоянно отвлекаться.

Лили выглядит взбешенной. Но я уверена, что ее острый язык испещрен следами зубов, потому что она больше не говорит ни слова. Вместо этого она начинает играть в «Змейку» на своем теперь бесполезном мобильном. Я заглядываю ей через плечо, зачарованная.

Бабушка как всегда проявляет интерес к нашим жизням и новостям. Истории немного меняются при каждом повторении, даже когда они настолько отрепетированы, как наши. Словно дети, они растут и превращаются во что-то новое, что-то с собственными идеями. Истории также лживые, но в этой семье мы все рассказчики. Бабушка начинает рутинный опрос со своего сына.

Не хотелось бы прозвучать недоброй, но любимой темой моего отца всегда был он сам. Он также очень любит пересказывать вещи, услышанные им по BBC Radio 4. Он интеллектуально неразборчивый человек, запихивающийся чужими мыслями и делящийся ими, как своими. Выдает придуманное другими за что-то новое. Свои предложения он время от времени приправляет каким-то длинным словом, потому что не хочет, чтобы люди заметили его нехватку знаний или образования. Пианино было его первой и единственной любовью, а музыка – единственным предметом, который он действительно изучал. Сегодня вечером, как всегда, он с пылом и гордостью рассказывает о своем оркестре: о городах, где они побывали в последнее время, о музыкантах, с которыми он поработал. Моя мать закатывает глаза и непринужденно отметает все оброненные им имена – утверждает, что никогда ни об одном из них не слышала.

– Как твоя ветклиника, Роуз? – спрашивает бабушка, меняя тему, словно в игре «передай другому».

– Еще держится.

– Впечатляюще, как ты построила такой успешный бизнес с нуля в твоем возрасте, но как ты держишься?

– Нормально, в тех редких случаях, когда не валюсь.

Роуз всегда могла сохранять спокойствие, когда доходило до обстрела вопросами.

– А как насчет тебя, Лили? Нашла работу?

Моя вторая сестра была безработной всегда. Она выживает на пособие по безработице – хоть никогда и не пытается найти работу – выплаты на ребенка и подачки от бабушки. Лили достает из кармана еще одну сигарету, обхватывает ее розовыми губами и подкуривает от одной из свечей на столе. Она якобы бросила курить на время беременности, но с тех пор бросила попытки бросить. Она делает глубокую затяжку, затем выдыхает дым и скуку на всех нас.