Аисты зажили в нем счастливо, а еще радостней стала их жизнь, когда однажды утром Бану громко защелкала клювом и из-под ее широких белых крыльев высунули головки на серо-белых шейках, три крошечных аистенка. Точно праздничный колокольный звон, понеслась нед селом песня, возвещая о рождении новой жизни.

Скоро вернулся с охоты Косру, он принес еще теплый комочек — пойманного зайчонка. Редкая удача! Он передал добычу Бану, приласкал новорожденных, а потом уселся на край гнезда и, вытянув вверх шею, звонко, торжественно защелкал клювом, как бы призывая птиц в это раннее утро разделить их ликование.

И вдруг Косру оборвал мелодию — он вгляделся в аистят и, весь дрожа от волнения и страха, воскликнул:

— Пусть иссохнут все реки и болота, если мои глаза обманывают меня! Ты вывела черного аиста.

Опьяненная счастьем материнства, Бану жмурила глаза на солнце, не слыша и не видя ничего вокруг. Мало ли какие глупости болтает порой Косру! Да и кому может прийти в голову, что такое возможно на белом свете! С тех пор, как Бану себя помнит, ее окружали белые аисты. Откуда же взяться черному аистенку? На совести у нее нет никаких грехов!

К несчастью, на этот раз Косру оказался прав. Когда он повторил свое страшное заклинание еще раз, Баку чуть отодвинулась и взглянула на птенцов. И впрямь, один аистенок все же был черным, хотя в его оперении кое-где и попадались белые пятнышки. Лапы аистенка, как и лапы его братьев, были красноватого цвета и грудку покрывал серо-белый пушок, во всем же остальном он был не похож на них. Диво дивное, да и только!

Косру и Бану грустно перебирали в памяти старые предания, слышанные ими от отцов и дедов, но ни в одном из них не упоминалось о черных аистах. Склонив головы, молчаливые и озабоченные, они долго стояли над гнездом, старались разгадать, что предвещает рождение черного птенца. Но вскоре рассудительные птицы постарались забыть о своем горе. Разве мало невзгод посылала им судьба? Аисты переносили их с твердостью. Так стоит ли отравлять свою радость из-за пустяка? Тридцать раз совершило свой путь по небу солнце, тридцать раз загорались ночью звезды, пока птенцы вылупились из яиц, и Бану все это время, согревая гнездо теплом своего тела, с нетерпением ждала своего счастливого часа. И кто может сказать наперед, что сулит добро, а что — зло? Не напрасно аисты путешествуют в дальние страны, что лежат за горами и морями. Они повидали и узнали многое такое, что другим птицам и не снилось, потому-то и не ведают они страха и отчаяния. Вот и теперь Косру и Бану, расправившись со своей тревогой, точно с ядовитым насекомым, зажили в радости и довольстве.

Косру целый день не знал покоя. Вытянув вперед шею, он раз за разом летел к болоту и, опустившись на кочки, бесшумно пробирался сквозь заросли камыша или гордо вышагивал по мелководью в поисках пиявок, мелкой рыбешки и водяных червей. И только поздно вечером он наконец умостился в гнезде, прильнув головой к птенцам, сбившимся в кучку на мягкой постели из травы и перьев.

Повеял свежий вечерний ветер, и листья старого дуба зашумели как далекий морской прибой. Смолкло воробьиное чириканье, стихли и погрузились в дрему поля. В деревенских домах вспыхивали и гасли огоньки; время от времени раздавался отрывистый собачий лай и глухо замирал в ночи. Где-то у околицы заржала лошадь, в ответ послышалось сердитое рычание разбуженной собаки. Мимо дуба пронеслась стайка летучих мышей и сгинула во мраке. Все звонче стрекотали кузнечики, слышнее стало журчанье ближнего ручья, где-то далеко зловеще заухал филин. Теплая майская ночь обняла землю, как мать, ласково прижимающая к груди дитя; торжественное ликование исполнило воздух, и земля, казалось, поплыла ввысь в невидимой колыбели, сотканной из звездных лучей.

Бану давно уснула, спали и новорожденные аистята — это был их первый сон под теплым звездным небом. Только Косру, радость которого еще не улеглась, то сонно клевал носом, то, поднимая усталые веки, устремлял взгляд темных глаз в ночное небо. В них, как сполохи далеких зарниц, загорались, пронзая тихий мрак, смутные воспоминания давно минувших дней. В памяти Косру оживала необозримая песчаная пустыня, над которой пролетали стаи аистов, сохранившиеся под сенью пальм оазисы, многоводные реки и озера. И там и здесь мир был несказанно прекрасен, в бездонной вышине кротко мерцали звезды, полночный ветерок чуть слышно нашептывал сокровенные тайны вечно юной земли. В полузабытьи поглядывая на мерцающие звезды, Косру самодовольно верил, что это он их зажег, что они светят ему одному, счастливцу…

Потянулись день за днем, один радостнее и лучше другого. Птенцы росли и крепли. Бану с утра до ночи учила их всему, что обязаны знать молодые аисты, чтобы быть достойными славного рода. Черный аистенок первым научился выговаривать свое странное имя Кебар, и вскоре воробьи, никогда еще не видевшие черного аиста, затрещали на всю долину:

— Кебар! Черный Кебар!

Но никто не слушал чириканья воробьев, давно известных своей болтливостью и глупостью. Молодые аисты вскоре научились понимать язык бекасов и цапель, которые очень мешают охотиться на болотах, и даже крики филинов и сов — самых ненавистных врагов каждого аиста.

С каким нетерпением вглядывались они в озаренное солнцем ясное небо, раскинувшееся высоко над ними, с каким невыразимым трепетом распускали крылья, готовые лететь к таинственному, манящему болоту, откуда добрый неутомимый Косру изо дня в день приносил им вкусную добычу. Перед восхищенным взглядом аистят зеленел вдали болотный камыш, похожий на высокую густую траву, а птицы, пролетающие над ними в солнечной выси, напоминали порхающих бабочек. За болотом тянулись широкие луга, а за ними далеко-далеко синели горы, на вершинах которых зоркий глаз мог разглядеть островки снега.

Бану рассказывала аистятам, что за этими горами простирается безбрежное синее море, а еще дальше лежит благословенная земля вечной весны и вечной молодости. Бану говорила о ней с восторгом, а птенцы жадно внимали каждому ее слову, тень сомнения не омрачала наивной веры их чистых душ. Аисты заставляли Бану рассказывать все новые и новые сказки; упиваясь их волшебством, горя желанием познать таинственные чары земли, они выпрастывали неокрепшие крылья, и в глазах светилась неутомимая жажда приключений… Увлекательные рассказы Бану следовали один за другим, аистятам слышался загадочный шум пенных волн, им казалось, что они видят море — далекое и синее, как небо с бегущими по нему черными тучами.

Летний день неприметно подходил к концу, огненный диск солнца опускался за край земли, пурпур закатных облаков таял, и вскоре все вокруг тонуло в вечернем сумраке. Здесь и там в темнеющем небе, как светлячки, вспыхивали первые звезды. Птенцы, вытянув шейки из гнезда, точно любопытные дети с веранды высокого дома, еще нетерпеливее упрашивали мать рассказать новую сказку о далеких солнечных странах. Бану не заставляла себя долго уговаривать и тихим голосом начинала:

— Жили-были…

Бану помнила столько сказок, сколько звезд светилось на небе. Она рассказывала о неразумных аистах, которые решились без вожака лететь через море, но в одну грозовую ночь сбились с пути и потонули в морской пучине, о страшных крокодилах, что день-деньской нежатся на солнце на берегах Нила и надоедают аистам своими расспросами о дальних странах, тут же забывая все, что услышат. Рассказывала Бану и о руинах египетских храмов, где водятся филины и змеи, а порой находят приют старые больные аисты, у которых нету сил перелететь через море. Но больше всего аистята любили слушать рассказы о маленьком ибисе, священной птице жарких стран, и о лотосе, который днем раскрывает прозрачные белые чашечки своих цветков навстречу солнечным лучам, а на ночь прячет их под воду, чтобы уберечь от злых духов пустыни, чье прикосновение для лотоса губительно.

В начале третьего новолуния молодые аисты научились летать. Они поднимались так высоко, что родное гнездо на вершине старого дуба было еле видно, и радостно парили в воздухе, купаясь в лучах солнца. Они уже ничего не боялись и сами добывали себе пищу, летали, сколько хотели и куда хотели. А что еще нужно аисту?