Он был обезврежен, унижен. И все же стоило людям услышать глухое мерное позвякивание железной цепи, как у них ноги подкашивались от страха. Имя буйвола все еще вселяло в их души ужас.

Однажды Карачакал заявился в село среди бела дня. Бешено залаяли собаки, закричали, зашумели перепуганные женщины и дети. А он равнодушно брел по улицам, угрюмо свесив голову. Его копыта бесшумно ступали по мягкой пыли; только цепь позвякивала — то тише, то громче. Миновав несколько улиц, буйвол неожиданно увидел перед собой широко распахнутые ворота — хозяева с перепугу не успели их запереть.

То был двор Хаджи-Зафира. Карачакал стал, огляделся, будто хотел что-то припомнить. Во дворе злобно забрехали псы. Буйвол гневно тряхнул головой и, гремя цепью, пошел прямо на них. Раздался женский крик, стук захлопываемых дверей. Псы разбежались. Одни попрыгали через забор в сад, другие спрятались под навес и с громким лаем и визгом выглядывали оттуда.

Карачакал остановился посреди двора, поднял голову и обвел глазами двор. Куда он попал? Чьи этот двор, этот дом, хлев, колодец, сад? Видел ли он все это раньше? И когда — во сне или наяву?

Он изо всех сил, словно в досаде, замотал головой, повернул назад и поволок свою цепь со двора. Пройдя через все село, Карачакал очутился за околицей, на холме, из-за которого всходило солнце. Поднявшись туда, буйвол огляделся. Он увидел село, цветущие поля, синие дали. Странно: нога его еще никогда не ступала в эти места.

Но что это? До его слуха донесся какой-то далекий гул — не гул, а раскатистый грохот, который громким эхом оглашал вольные просторы. Карачакал тревожно поднял голову и прислушался. По спине пробежала дрожь. А гул все нарастал, он доносился откуда-то из-за холма. И Карачакал поволок свою цепь туда. Добрел до самой вершины и ошеломленно уставился вперед. С севера через поле прямо к нему мчалось огромное чернее чудовище. Оно извивалось, как змея, сверкая двумя светящимися полосами и оглашая окрестность неистовым грохотом.

Карачакал не стал дольше ждать: нагнув голову до самой земли, он побежал вниз. Он спускался с пологого холма, не обращая внимания на боль, причиняемую цепью, которая впивалась в ноги, раня их жестоко, до крови. Он видел только чудовище, которое с громом, гулом и завыванием неслось прямо на него. Он одолел еще двадцать шагов, еще десять, пять… Вот он взобрался на насыпь, втянул цепь между рельсов и наклонил голову, приготовившись к смертному бою. Всего один шаг отделял его от чудовища. Раздался резкий свист и оглушительное шипенье. Перед глазами Карачакала возникло что-то черное, огромное, оно подхватило его и закружило, как вихрь; небо и земля завертелись перед глазами, он понял, что пробил его последний час.

Перевод В. Смирновой.

СТРАШИМИР КРИНЧЕВ

ЧЕРНЫЙ АИСТ

Аист Косру, поглощенный тяготившей его горестной мыслью, рассеянно слушал царивший вокруг птичий гомон. Пролетая над селом, он не увидел с высоты своего родного гнезда! Куда девался выбеленный известкой дом с высоким балконом, у которого росло раскидистое, потемневшее от времени тутовое дерево? Невыразимая боль ледяным комом легла на сердце старого аиста, притушила блеск его живых темных глаз.

Рядом с ним мирно отдыхала его подруга, белоснежная Бану, неразлучная в бедах и радостях; стараясь утешить мужа, она время от времени ласково поглаживала его своим красным клювом. Оба ждали часа, когда можно будет подлететь поближе к селу и взглянуть на то место, где они провели столько безмятежных дней.

Аистам, опустившимся на Белое поле из небесной синевы, не было числа. Они прилетели из тех краев, откуда по весне дуют теплые ветры, согревая промерзшую землю и вызывая таяние снегов. Безмолвно покачиваясь на своих голенастых красных ногах, они покрывали весь луг, словно пышные белые цветы. Казалось, тысячи этих удивительных птиц собрались сюда для совершения какого-то таинственного религиозного обряда.

Самый старый, всеми уважаемый аист, мудрый Сеавей, гордо уселся на гнилой пень и, бросая по сторонам быстрые, как стрелы молний, взгляды, защелкал своим мощным клювом так властно, что все поле враз смолкло. Дикие утки, бекасы и цапли, которые стайками слетали с болота и галдели вдали, тоже пристыженно умолкли и с любопытством приготовились слушать рассказы своих старых знакомцев о чужедальних странах.

Речь всемогущего Сеавея как всегда была краткой и отличалась глубиной и мудростью. Он славил подвиг своих собратьев, что, обгоняя облака, в знойные дни и безлунные ночи, в бурю и дождь совершили перелет через дальние моря и широкие равнины, окруженные снежными горами.

Безмолвно слушавшие его аисты в ответ восторженно защелкали клювами. Этот своеобразный гимн дружно грянул над притихшим полем — казалось, благоуханный весенний воздух огласил треск бесчисленных кастаньет лихих плясуний или же в такт печатному шагу тысячи солдат загремели барабаны. Это была торжествующая, величавая песнь, которой гордые птицы славили вечную красоту земли и победу своих могучих крыльев.

Наконец стук клювов замер как по команде, и на поле опять воцарилась тишина. Аисты небольшими стайками начали разлетаться в разные стороны. Большинство птиц потянулось на север, а оставшиеся на Белом поле, — среди них был и Сеавей — разбрелись по болоту, сопровождаемые любопытными бекасами и неугомонными цаплями, которым не терпелось выведать у прибывших издалека гостей все новости. Но аисты были утомлены, км хотелось есть, они озабоченно пробирались между высоких камней, осторожно ступая по болотной траве, в которой прятались перепуганные лягушки.

Между тем Косру и его верная спутница Бану спешили долететь до села. Да, они не ошиблись: огонь уничтожил дом Мартина Кувалды, а вместе с домом сгорело и их гнездо! От просторного двора, заросшего бузиной и крапивой, веяло запустением. Только черный лохматый пес Шаро лениво дремал на солнце, да младший сын Мартина острым камешком копал канавку у порога сгоревшего дома. Завидев птиц, Шаро приподнялся на передних лапах, спросонья потянулся, а потом вскочил и радостно завилял хвостом. Мальчик выпрямился, лицо его озарила счастливая улыбка, двор огласился ликующими возгласами:

— Аисты! Аисты!

Косру и Бану уселись на черепичную крышу соседнего строения и с тоской глядели на соломенную кровлю нового, приземистого домишки. Они уже собрались было лететь прочь от этого печального места, как вдруг откуда ни возьмись явился воробей Зизи и что-то зачирикал так быстро, что сперва они ничего не поняли. Зизи родился на вершине дерева над их гнездом, и аисты считали его своим. Немного успокоившись, Зизи стал чирикать более внятно, и аисты узнали о том, как загорелся дом Мартина Кувалды, как ветер раздувал пламя, и вскоре и дом, и гнездо превратились в груды пепла. Конечно же, не все в рассказе воробья было правдой: ну кто бы мог поверить, что такая маленькая несмышленая птичка как Зизи могла поднять в воздух аистиное гнездо, а он твердил, что это было так! Мало того, болтун оклеветал старую сердитую сову Муву, которая уже с трудом ловила мышей и жуков, заявив, что это она из зависти к Косру и Бану ночью подожгла дом Мартина Кувалды…

Но Косру и Бану были птицы мудрые, они не поверили сплетням легкомысленного воробья и занялись поисками места для нового гнезда.

На это ушло не так много времени. До наступления вечера они облюбовали вековой дуб на окраине села, простиравший свои ветви высоко в небо, и принялись собирать в поле и на деревенских усадьбах сухие ветки, чтобы свить гнездо на самой макушке дуба. Не прошло и восьми дней, как умные аисты сладили себе новый дом, прочнее и краше прежнего: они сплели его из прутьев лозы и сухого хвороста, заботливо обмазав глиной, за которой Бану с утра до позднего вечера летала на дальнее болото. Такому гнезду не страшен ни огонь, ни ветер, — казалось, оно выросло на дубе.