Бельский. —
Канцелярия, видать, у вас!
Озадаченные солдаты посовещались и, не
долго думая, вычеркнули Ивана Вельского
из списка живых...
Этот разговор смертники слушали, затаив
дыхание, — они были поражены спокойствием
Ивана Вельского. Когда он спустился с лест
ницы, его обступили, потащили подальше от
люка.
— Иван, что же теперь?
— Ух, как ж е это ты?..
— Подождем, — шептал
Бельский, — по
глядим, братцы.
А через несколько минут произошло не
ожиданное. Один молодой паренек из Елабуги, когда его вызвали на расстрел, по глу42
пости сказал то же, что и Бельский... Рас
стрел неожиданно прекратили.
До глубокой ночи не спали в трюме. Ни
кто не знал, что произойдет, но все почему-то попрекали молодого паренька из Елабуги:
— Что ты наделал? Что?
— Эх, желторотый парень!
Все понимали: то, что сделал Бельский, —
было хитростью, а что сделал елабужский
паренек — было неумной трусостью.
На рассвете, когда смертники еще спали, Иван Бельский обнаружил, что молодой па
ренек из Елабуги повесился на лестнице.
Бельский разбудил Мишку М амая, сказал на
ухо:
— Этот паренек-то... Пойдем, надо убрать.
Труп сняли, отнесли на нос баржи. Верну
лись на свои места. Зябко вздрагивая, М а
май опустился на пол с таким чувством, буд
то сейчас отнес не чужое тело, а свое...
— Что он, а? Иван...
— Жалко. Молодой парень.
— Сказать надо... Вынести.
— Не выносят.
Утром узнали: поручик Болотов решил
устроить проверку в трюме. Проверили всех
по списку, перегоняя из одной части трюма
в другую. И Вельского обнаружили, как лиш
него. В ту минуту, когда он остался один в
стороне, у всех смертников сжались от бо
ли сердца. Все поняли: он погиб. К Бель-43
екому подошел поручик Бологое, прищурился:
— А ты кто?
— Чугунов я... — ответил Бельский, — И ва
ном звать. Иваном Евсеичем.
— Почему в списках нет?
— Не могу знать, ваше благородие.
— За что посажен?
— За глупость свою.
— Верю, — съехидничал Болотов. — Умный
сюда не попадет. — И повернулся к солда
там: — Запиши, Ягуков. Чорт знает, какой
у тебя беспорядок в списках!
И опять смертники подивились выдержке
и находчивости Ивана Вельского. Растеряй
ся он — и конец! За обман его бы не по
миловали. После этого случая смертники
окончательно убедились, что Иван Бельский
гораздо крепче, чем другие, умеет держаться
за жизнь. И за это полюбили его. И осо
бенно полюбился он Степану Долину. Через
некоторое время после проверки Долин по
дозвал Вельского, откашлялся и попросил:
— Сядь, посиди рядом.
Костлявыми руками нащупал Вельского, сказал тихо:
— Дай руку. Вот так... Я подержу.
— Тебе что-нибудь надо? — спросил Бель
ский.
— Нет... Я все лежу, не видел тебя. Т ы -
болыиой, а? Ростом?
— Так себе, средний.
— Лет много?
44
— Иод сорок KafHT.
_ Ну, я постарше... Кха! Масти-то какой?
— Черный. Как ворон.
Помолчали. Иван Бельский укрыл Долина
рогожей.
— Вот и познакомились.
Откинув голову, Долин сказал вдруг дале
ким и надорванным болью голосом:
— Жить тебе надо, Иван, жить.
И резко закашлял.
— Всем бы надо жить, — возразил Бель
ский.
— А тебе — особо...
— Почему же?
— Так. Ты в упор смотришь
на
жизнь.
Я вижу. Тебе жить надо.
Степан Долин поднялся на локоть.
— Вот
меня...
кха!..
обломала
жизнь.
Знаешь, как в лесу бывает... Вылезет из
земли сосенка, ей, понятно, свету надо, солнца. Она... торопится расти. А солнце от
нее... кха! кха!.. закрывают другие деревья, давят ее. Она и так... и сяк изгибается, все
хочет на солнце посмотреть. И вот, глядишь, выбилась на свет божий. Обрадовалась, за
зеленела. А посмотри на нее — она... кха!..
вся кривая, не годится в поделку. Ее только
так, на дрова. Вот так и со мной случилось.
Теперь, если чудом и спасусь, — куда я...
Он опять
закашлял, стал отплевывать
кровь. Иван Бельский положил его голову
ка свои колени, стал гладить и перебирать
45
волосы, а потом вдруг нагнулся и порывисто
прижался виском к виску Долина. И сказал
тепло и тихо:
— Степан, друг, крепись. Мы еще пожи
вем. И ты еще погодишься в поделку, не
горюй.
И они, не видя в темноте друг друга в
лицо, стали друзьями.
VII
В полдень баржа с виселицей опять оста
новилась — у деревни Шураны. Смертники
давно требовали соломы. Поручик Болотов
неизменно отказывал. А сегодня, задумчиво
бродя по палубе и осматривая просторные
прикамские поля, вдруг подозвал своего лю
бимца — солдата Захара Ягукова и сказал:
— Захар, а я думаю дать им соломы, а?
— Ладно им и так!..
— Ничего ты не понимаешь, Захар.
Ягуков замигал, соображая.
— Чудак! Это получится очень забавно.
И баржу остановили. Захар Ягуков схо
дил в деревню с бумажкой от поручика, му
жики подвезли к берегу три воза ржаных
снопов и их начали перевозить в лодках к
барже и сбрасы вать.в трюм.
Никогда не было так легко и весело е
трюме, как в эти минуты. Обрадованные
смертники расхватывали снопы, разносили пс
трюму, устраивали постели, и трюм был по
лон их возбужденных голосов: 46
— Вот теперь заживем?
— Теперь хоть кости вздохнут!
_ А поручик ничего, сговорчивый.
— Не сглазь!
— Ребята, делить по-честному!
— Ну и логово будет!
И некоторые хохотали даже.
А устроились — замолкли.
Снопы
были
свежие, недавно обмолоченные. Рожь собоа-на с засоренного поля — в снопах было
много васильков, желтой ромашки, золоти
стого осота. С веж ая солома хранила тонкие, зовущие запахи степного раздолья. Боль
шинство смертников было из крестьян; им
близок и понятен был немой рассказ соло
мы. Она пробудила у всех множество вос
поминаний о воле. Каждый увидел простор
ный, с гребнями лесков, разлив прикамских
полей. Как хорошо сейчас в полях! Земля
уже слышит осторожную поступь осени и на
чинает подчиняться ее законам. Покрытые
позолотой поля уже окутывает чуть грустное
осеннее безмолвие. По жнивью боодят стада
гусей. Где-нибудь, словно брошенная севцом
горсть зерен, упадет на жнивье стая сквор
цов. На озимых клиньях — одинокие, зап оз
давшие пахари, они ходят понуро, не р аз
гибая спин. По пустынным проселкам иногда
проносятся, неистово кружась и поиплясывая, столбы пыли. Уже дозревает одинокий .в по
лях заячий орех, начинает одеть шиповник...
И, увидев родное, все смертники почув-47
СТйовалй страшную тоску. Все лежали мол
ча, многие настойчиво отбивались от воспо
минаний, а солома — свеж ая да пахучая —
все твердила и твердила свое.
Особенно сильно страдал татарин Шенгерей. Он попал в баржу за то, что заколол
вилами одного белогвардейца, когда тот при
шел к нему отбирать бывшую барскую ло
шадь. В первые дни заключения Шенгеоей
сильно горевал, был сосредоточен и хмур, потом смирился и по привычке уступать судь
