нос (он проигрывал — его били по носу кар­

тами), посмеиваясь, он допытывался:

— По бабе заскучал? Не тужи: бог девку

даст!

— Баба не бочка: не рассыплется без меня.

— О чем ж е задумался?

— Вот думаю, — спокойно ответил Серьга

Мята, — как бы тебе харю побить, чтобы ты

не привязывался.

— Ого! Слыхали, ребята?

— А ну его, мочальную душу!

— Он вечно скулит!

Когда надоели карты, Терентий Погорель­

цев взял гармонь, сел на пол и начал играть.

Он прижался ухом к гармони, точно слушая

ее дыхание, потом мастерски пустил пальцы

в пляс по перламутровым пуговкам клавишей, 105

на миг оторвал руки, встряхнул черноволосой

головой и, понизив голос гармони до мяг­

кого топ ота, запел сильным, горячим тенором: В о т зад у -у м ал сын ж ан и -и тса, Д озвол^-ен ья стал п ро си -и ть.

Д о зво л ь , б атю -ш к а, ж ан и -и тса, Д о зв о л ь в зя -а т ь к о го -о лю блю ,..

И опять дал волю пальцам.

Солдаты подхватили песню. Она стала буй­

но свиваться из нескольких голосов. Один

поднимался густо, могуче, два других вились

над первым нежно, как молодой хмель: О тец сы -ы ну не пове-ери л, Ч то на с в е -е т е е с т ь л ю б о вь...

Серьга М ята слез с койки, вышел из каю­

ты. Дождь затих. Влажно, полной грудыо, дышала земля. Сумеречная река начинала

легонько дымиться. Осторожно шагая по

скользкой палубе, Серьга Мята прошел в

кухню, закрыл дверь на крюк. Ему хотелось

одиночества.

В трюме слушали песню солдат.

— Хорошо поют, гады, — сказал Бельский.

— Д а, ловко выводят, — хрипя, подтвер­

дил Долин.

Замолчали.

В трюм врывалась сырая прохлада. Густо

пахло гнилой соломой и плесенью. Сгущался

сумрак, в трюме было непроглядно, как

ночью.

106

Смертники сидели молча. В последние дни

часто выводили на расстрел. Все крепко сжи­

лись с мыслью, что скоро погибнут. Но те­

перь уже немногих пугала эта мысль. После

тяжелых потерь, после многих страданий, опу­

стошивших души, смертники готовы были на

все. И даж е Наташа Глухарева примолкла.

В последние дни она без устали бродила по

трюму, со всеми заговаривала, теперь, видно, где-то уснула.

Слушая песню, Иван Вельский сидел, охва­

тив колени руками. Как и все, он ясно созна­

вал, что смерти не миновать. Но ему не хо­

телось умирать так глупо: покорно выйти на

палубу, остановиться под дулами винтовок, опустив руки и закрыв глаза... И он, уже не

рассчитывая особенно на успех, а просто по

выработавшейся привычке, все еще пытался

придумать какой-нибудь план освобождения

из баржи.

Песня оборвалась.

— Иван,—позвал Долин немного погодя,—

где ты? Что молчишь?

— Песню слушал.

— Иди-ка сюда.

Вельский подполз.

— Иван, нагнись ближе, — попросил Д о­

лин. — По секрету скажу. Вот так.

— Плохо?

— Плохо, брат, — с трудом выговорил Д о­

лин и бурно закашлял, с минуту вздрагивал, отплевывая кровь. — Нас не слышат? Просто

1 07

невозможно, Иван. Креплюсь изо всех сил, а

не могу. Точка.

— А ты крепись, крепись...

— Иван, слушай... — Долин схватил Бель-ского за руку, притянул к себе. — Вот, перед

смертью человек если... Его последняя прось­

ба... должна... быть выполнена? Ага?

— Ну? — не понял Бельский.

— Когда почувствую, что умираю, попрошу

тебя... Выполнишь?

— Чего ты городишь? Ну, выполню, понят­

но, если... Вот, нашел, о чем говорить! Пожи­

вешь еще.

— Так... Помни, Иван, что дал слово...—

твердо выговорил Долин. — А моя песенка

спета. Нет, не спорь, я — большевик. 'Мы

с тобой, как большевики, по душам можем

говорить! Кха! Кха! У меня, брат, от легких

одни обрывки остались. Все вот сюда выпле­

вал. Меня сегодня не убьют, я завтра... кха!..

сам помру! Слышишь?

— ЛоЖись на бок,—посоветовал Бельский.

— Все... равно...

— Легче на боку, тебе говорят!

— Нет, не бывать плешивому кудрявым, —

продолжал Долин. — О себе я не думаю. Все

передумано. Об одном я, Иван, жалею: мало

я успел... сделать... для власти нашей. Ой, мало! — Он упал грудью на солому, долго

кашлял. — Мало! И вот, понимаешь, хочется

мне еще что-нибудь сделать... перед смертью.

Хоть немного, хоть пустяк какой. Сделаю —

108

легче будет мне, Иван, умирать. Пойми ты

меня, легче. Слышал где-то: хорошо умереть—

все одно, что... жизнь продлить.

— Д а что ты сделаешь? Что?

— В том-то и дело. Не могу придумать.

— Ты, Степа, брось думать. Довольно! И

то, что сделал, хорошо... — теплым, влажным

голосом сказал Бельский, проникаясь к Д о­

лину каким-то особенным, родственным чув­

ством. — Хватит с тебя, братуха...

Бельский отполз в сторону, пошарил в со­

ломе, отыскал краюху хлеба. Она досталась

неожиданно. В полдень, когда он носил воду

в трюм, один рябоватый солдат (его назы­

вали Серьгой Мятой) положил ему краюху

в пустое ведро. Бельский ее спрятал, чтобы

потом передать умирающему Степану Долину.

— Хлеб? — поразился Долин. — Откуда?

— Поешь, Степа, поешь немного,..

— Хлеб, а? Батюшки, хлебец, ржаной:..

Отдав хлеб, Бельский опять отполз на свое

место, сел и, охватив колени, возвратился к

прерванным мыслям. Что делать? Что приду­

мать? Каждый день расстрелы. В трюме уже

остается немного товарищей. Ещ е две-три

ночи, — и все погибнут. И он погибнет...

В трюм совсем мало проникало звуков сна­

ружи. Иногда доносился, словно издалека, хохот солдат, хриплый голос буксира да чуть

внятный шум дождя. Непогода все заглушала

своей тяжестью и унынием.

Как и все смертники, Степан Долин не ви-109

Дел хлеба трое суток и был страшно голоДен.

(За эти дни смертникам высыпали однажды

в трюм только три мешка грязной моркови

и огурцов, да и это Болотов сделал, видно, со злым умыслом, — поев зелени, многие

смертники начали сильно хворать.) Схватив

краюху хлеба, Долин поднялся, с жадностью

оторвал кусок, начал быстро, судорожно ж е­

вать. Но жевать хлеб, — какое это, оказы­

вается, трудное для него дело! В нем под­

нялась вся кровь! Надо глотать хлеб, а она

душит, душит! И Долин вдруг поперхнулся и

закашлял — резко, безудержно, захлебываясь

кровью. Кашлял долго, бился на соломе в

беспамятстве, сгребал ее под себя. Успокоив­

шись, обтер рукавом подрагивающие губы, нашел в соломе краюху хлеба и — отодвинул

ее в сторону, подумал: «З ря это. Зря. Не

нужно. Ещ е день, два...» Поднялся, подполз

к соседу, потрогал за грудь.

— Возьми, дружба... — И отдал хлеб.

Сосед, — это был токмашенский дружинник

Самарцев, — схватился за краюху нервно и, вдохнув хлебный запах, как-то враз обесси­

лел. В последние дни он часто мечтал р аз­

добыть хотя бы маленький, самый маленький

кусочек хлеба! Сколько он об этом думал!

Ему все мерещилось, как мать вытаскивает

из печи пышные караваи, а он, отхватив ло­

моть, натирает его чесноком и ест, ест... А то

видел, как меньшой братишка бросает куски

хлеба своей любимой собаке Черне, да какие

1 1 0