лянкой, закрыв ее хвоей. Для постороннего
глаза землянка было почти незаметна, р ней
уже с месяц жили еловские члены совета —
Смолов и Камышлов, чудом спасшиеся при
расстреле, и два дружинника из соседнего
поселка — Воронцов и Змейкин.
Жили они
в землянке, как барсуки в норе. Одно
образно коротали время. Упорно ждали пере
мен. Знали, что на свои силы надеяться не*
льзя. Их дружина была разгромлена, мно
гие товарищи убиты, остальные разметаны по
округе, словно ветром оборванные с одного
дерева и разбросанные нивесть где листья.
7»
99
Ждали, надеялись, что вот-вот нагрянут крас
ные войска и освободят Прикамье...
Сгибаясь, Смолов затягивал ленты лыка, присматривался к лаптю.
— Потерпи с наше.
— Потерпи! — Мамай со стоном перевер
нулся на живот. — Ух, ты-ы... Дуги бы гнуть, что ли?! Или бы самогон пить!
— Вот тебе на! Утром резвился, а к ве
черу взбесился.
— И взбешусь! Сидишь, как на цепи.
Мамай приподнял голову.
— Брось лапоть. Спой. Я подтяну.
Сощурясь, Смолов взглянул, усмехнулся.
Мамай ударил кулаком по земле:
— Чорт! И песни петь нельзя...
Немного прожил Мамай в Черном овраге, а как измучился! Он быстро оправился от
потрясений на барже; так молодой дуб, сколь
ни треплет его буря, выстоит, не обронив и
одного листа. М амая уже начало раздражать
безделье. Ему, подвижному и охочему до ки
пучей жизни, было трудно сдерживать в себе
вновь окрепнувшие беспокойные силы. Д а и
думы о Наташе не давали покоя. В живом, горячем воображении Мишки постоянно вспы
хивал ее образ — родной, светлый. Он вспо
минал все, что знал о ней, что успел разгля
деть в ней и вокруг нее. Он мысленно гладил
ее черные косы, заглядывал под длинные
ресницы; как и раньше, он не мог только
разглядеть цвет ее глаз, — они были уж очень
100
искристые, в них было много-много света.
Она стояла перед глазами чаще всего в
своей любимой позе — немного закинув го
лову.
Дятел замолчал. За вершины сосен цепля
лись солнечные тенета. Отложив лыко, Смо
лов достал кисет, стал выбивать кресалом
искры из кремня.
— Зря рву, верно, — согласился Мамай.
Он вдруг поднялся — высокий, в синей ру
бахе и отцовском пиджаке, в солдатских брю
ках и лаптях. Ядовитая улыбка мелькнула у
тонких
упрямых губ. Он резко
откинул
чуб.
— Илья, — сказал он твердо, — ничего ты
не знаешь! Эх, взять бы землю на руки да
грохнуть об камень! Чтоб в куски! Чтоб
брызги!
— А з а что? — спросил Смолов.
— Так... Канитель на ней, не жизнь.
В воздухе запахло тлеющим' трутом и та
баком.
— Ну, а потом?
— А потом бы я сел на камень и опять
сложил землю. Где горы, где чего. Сколько
бы мест хороших выдумал! И новые бы по
рядки... А? Здорово?
Смолов хотел ответить, но Мишка схватил
себя за грудь, защемил в железно-жестких
пальцах кожу, потряс и рванулся от землян
ки на берег Камы, ломая мелкий подлесок.
— Здоров, — завистливо прошептал Смо101
лов. — А душа — как губка: так и тянет все
в себя.
...Мамай лежал, свесив голову над обры
вом. Внизу — в хлипкой, прохладной тьме —
плескалась река. Смолов сел у ног Мамая, сказал безразлично:
— Простудишься.
— Я не знал этого, не знал... — прошеп
тал Мамай.
— Кашлять будешь. А зачем?
— Илья, — погромче сказал Мамай, — ты
не будешь смеяться? Я тебе скажу... — Под
нялся, сел. — Только, друг, не смейся.
— Простыл ты. Уже слышу.
— Ты не знаешь, какая она...
— Кто?
— Д а Наташа.
— Все они такие.
— Врешь! Язык у тебя — ботало. — Мамай
опустился на правый локоть, дотронулся го
ловой до плеча Смолова. — Любить — и хо
рошо, и страшно. Ты не смеешься? Ты не
смейся, Илья, а? Не надо. Она такая... ух, и не знаю, как сказать... Огонь с ветром! Ты
не знаешь, Илья, ее.
— Ребята
пришли, пойдем, — предложил
Смолов.
Голос М амая опять потух.
— Попытаем, а?
— Что опять?
— Д а выручить их! Ей богу, выручим!
— Одной рукой хочешь узел развязать?
102
Мамай разом встал на ноги.
— Не веришь?
— Пойдем, ветер ты с огнем!..
X V I I I
Когда Василий Тихоныч принес оружие, все партизаны, за исключением Змейкина, ре
шили принять план Мишки Мамая. А план
был простой. Барж а с виселицей скоро прой
дет вниз. Она останавливается в глухих ме
стах. Надо ее догнать и ночью сделать налет.
Конвойная команда, не ожидая налета, в па
нике покинет баржу. И смертники будут осво
бождены.
Ждать пришлось недолго.
Как только баржа с виселицей прошла ми
мо Черного оврага (это было вечером), пар
тизаны собрались в путь. Василий Тихоныч, согласившись везти их на своей лодке, сде
лал запас харчей, достал парус. Молча р а з
местились в лодке. В зяв весло, Мамай еще
раз — последний—попытался отговорить отца:
— Сидел бы, тятя, рыбачил тут...
— Ты мне, Мишка, не перечь. Хвост го
лове не указка, — сердясь, ответил Василий
Тихоныч. — Заладил
одно!
Мне тут, сам
знаешь, какое теперь житье, — как на му
равьиной куче. Знаешь? Ну, помалкивай. Да
и кому я лодку доверю? Тебе?
Василий Тихоныч устроился на корме, уло
жил у ног мешки с харчами.
103
— Толкаю! — крикнул Смолов с берега.
— Обожди. — Василий Тихоныч поднял
с я .— Праведное дело задумали, ребята. Так?
Это господь увидит. — Сняв картуз, предло
жил: — Помолимся, а?
— Помолиться
не
мешает, — отозвался
Змейкин.
Василий Тихоныч и Змейкин повернулись
на восток, начали креститься. Остальные сму
щенно смотрели в воду.
— Толкай!
Лодка быстро вышла на стрежень. Мишка
Мамай вдруг опустил весло, крикнул»
— Ребята, в каком ухе звенит?
— В правом, — ответил Воронцов.
— Так. Угадал.
— А что задумал?
— Задумал вот... — с едва сдерживаемой
радостью ответил Мишка и опять начал рез
ко кидать веслом воду, сила в нем била клю
чом...
Вскоре нагнали караван. Партизаны при
вязались к одной из барж, сложили весла и
спокойно поплыли вниз по Каме. На рассвете
увидели баржу с виселицей, она стояла у ле
систого берега. Прошли мимо.
X I X
День был пасмурный, мглистый. Серая изволочь крыла небо. С полудня из нее посы
палась мелкая водяная пыльца. Река стала
104
угрюмая, берега потеряли
четкость своих
очертаний.
На одной из последних остановок большин
ство солдат конвойной команды сходило на
берег. Вернулись они на. баржу веселые, при
несли всякой всячины: хлеба, битых гусей, рыбы, масла, яблок, кадочку соленых груздей.
Достали и самогонки, о которой уже давно
тосковали. Теперь, таясь от Бологова, поти
хоньку допивали ее.
Только Серьга Мята был трезв. Он лежал
на койке и сосредоточенно думал. Солдаты
играли в карты и посмеивались над ним. Осо
бенно донимал Захар Ягуков. Поворачивая
большую голову, вздергивая густо рдевший
