куда гонимые тоской,

на голос строгий Иоанна

текли мы^[115] жадною толпой.

Он приходил к нам с гор Ливана;

был бледен — лик его худой;

горел как солнце из тумана

святых очей огонь сухой.

Он нас крестил водою чистой

и вел стезею каменистой

к смиренью, к подвигам святым!

не пил вина он и сикера,^[116]

и крепла дерзостная вера

при нем — в Грядущего за ним...

   1902

ИСКУШЕНЬЕ^[117]

Сквозь непроглядные туманы

лежал мне в горы тесный путь.

Болели ног усталых раны,

но сладко вера жгла мне грудь.

Я к звездам шел на свет лучистый,

блуждал и падал, шел опять,

и день и ночь огонь их чистый

не уставал душе сиять.

Но вот у бездны путь суровый:

он выше к звездам не ведет,

и дух иной во власти новой

передо мной с земли встает.

И беспредельно сладострастно

рисует пылкая мечта,

как упоительна прекрасна —

его земная нагота!

До звезд — ни крыльев, ни дороги,

а с утомительных вершин

пути так близки, так отлоги

к манящим призракам долин...

   1901

Я — ЧЕЛОВЕК^[118]

Я — человек, работник Божий,

с утра до вечера тружусь;

“спаси нам, Боже, от бездожий

родную ниву!” так молюсь.

Я — человек, земле я предан.

Я — сам земля, от плоти — плоть,

но мною пот лица изведан,

и все отпустит мне Господь.

Я — человек, любви покорен,

в отдохновенья друг страстей.

С людьми я злобен и притворен,

но мать люблю моих детей.

Я — человек, страшусь могилы,

не за себя, за свой побег,

родные дети — сердцу милы;

продли для них мне, Боже, век!

Я — человек, я здесь прохожий,

не мной отмерен мне урок,

но верный вечной воле Божьей

от мыслей выспренних далек.

И так молюсь: “Дай и в морщинах

мне, Боже, сеять, жать, пахать,

любить без мысли мир в долинах

и землю потом прославлять!”

   1904

САДЫ^[119]

Мне снятся поля благочестивых,

сады, ликующие красками цветов.

Нет лиц в садах, суровых, злых и некрасивых,

нет слез, тоски и неспокойных снов.

Резвятся дети, их весел смех беспечный.

Сплетают с девушками юноши венки,

несутся в пляску, — пляски бесконечны.

Как лани юные все быстры, гибки и легки.

Проходят женщины, как сладостные тени,

их ласков голос, как неба синь, их взгляд,

в молитве благостной сгибаются колени,

покорно все, как овцы к пастырю, спешат.

Отец их пастырь — святой и величавый;

как снег руно Его кудрей.

Не надо жертв Ему, не надо славы:

Он сам — дитя безумное среди детей.

   1904

ПОЛДЕНЬ^[120]

Синее, синее небо. Томящая даль!

Ни тучки в небесной пустыне.

Спит все земное, не спит лишь о прошлом печаль,

да лист на дрожащей осине.^[121]

Тайны тягучие тихо подкрались:

спутан узор.

Тени застыли:

о смерти и вечности их разговор.

Мертвая, мертвая тишь! Нас томит этот зной!

Безжалостно солнце в лазури.

Боже, как грозен и мертвенен моря покой!

Мы страждем, томимся без бури!

Тени и тайны все те же и та же все тишь,

быть иль не быть? —

Чайка взлетела и вздрогнул камыш...

тайн оборвалася нить...

   1902

ИВАНУШКА^[122]

Пчелки, пчелки мои золотистые,

я — ваш кроткий, тоскующий брат.

С вами цветики в поле душистые,

не со мной, не со мной, говорят.