Нет, выше мира, мира тленья —

мир исступленья, мир мечты.

В огне ступени искупленья

и от паденья до спасенья

все звенья пламенем чисты!

О пойте, пойте гимн страданью,

пути так близки наяву!

От испытанья к упованью,

от упованья к ликованью,

от ликованья к божеству!

ПЛЯСКИ^[105]

Мы пляшем, пляшем, пляшем,

несемся с гиком по холмам,

пред богом плясок в круге нашем

пусть плоть покорствует кругам!

Дана нам радость в сочетаньи,

в сплетеньи тесном в сгибах тел;

священно голых ног мельканье,

блажен, кто в плясках быстр и смел!

Бегите, братья, шибче, девы!

Пусть ходит ветер от рубах.

От Бога — буйные запевы,

и Бог наш юный — чист и наг!

Ему не надо лжи и сказок,

пред ним быть вольно без личин,

пред Богом хмеля, Богом плясок

мы все в сплетеньях как один!

Быстрей и шибче до забвенья!

Растут желанья, резвость ног...

До исступленья, до паденья

нам заповедал пляски Бог!

   1904

СОЗЕРЦАНИЯ^[106]

ОЛЬХА^[107]

Стоит в лесу угрюмая,

безмолвная ольха.

Над нею, — словно думая,

ночь белая тиха.

Кругом сосна корявая,

под мохом кочки пней,

вода в болоте ржавая,

ольха склонилась к ней.

Там корни влажной глиною

питаются на дне,

опутанные тиною,

трудятся в тишине.

Заклятьями глубокими

сплетенные с землей,

питают жизни соками

ольху с ее листвой.

Но скрыт игрой блестящею

их девственный тайник;

перед ольхой дрожащею

родной лишь явлен лик.

   1903

СОНЕТЫ^[108]

I^[109] Ты помнишь? — мы гимны Варуне слагали,

им вторили тихого Ганга струи,

и рощи и долы тем песням внимали,

и звезды, в волнах зажигая огни.

Мы были как боги, не знали печали,

но слезы восторга невольно текли:

те слезы мы в волны с молитвой роняли,

и волны их к лону морскому несли...

Ты помнишь, как лотосам стройным и нежным

о счастье людей и богов безмятежном

шептала чуть слышно, ласкаясь, река.

И лотос дрожал в упоеньи блаженном,

а в воздухе мерно с напевом священным

сливался молитвенный шум тростника?

II^[110] Ты помнишь? — в стране пирамид раскаленной,

где с негой роскошною царственный Нил

лобзает и лижет волной полусонной

гранит многовечный безмолвных могил,

там, помнишь, Изидою жрец вдохновленный^[111]

молиться таинственно в храм уходил,

и падали ниц мы толпою смущенной

на камни в дыму благовонных кадил?

Под скорбные песни молитв покаянных

тонули мы в грезах туманных и странных,

но видеть не смели богини лица.

И сфинксы загадочно в волны глядели,

а волны струились к неведомой цели

и страхом сжимались людские сердца.

III^[112] Ты помнишь ли берег Эллады счастливой,

под солнцем лазури прозрачной покой,

в дубраве мельканье наяды пугливой,

крик фавна и звонкую песнь под скалой;

а утром у моря, где лавр над оливой

склонился, увенчанный цепкой лозой,

ты помнишь богиню — всю в пене ревнивой

и прядь ее светлых волос над волной?

Там мирно трудясь над родными полями,

мы жили, не зная вражды с небесами;

ни злобы, ни грешных волнений в крови;

и просто к нам боги с небес приходили,

и смертных невинным напевам учили

и мудрому знанью и счастью в любви.

IV^[113] Ты помнишь берег Иордана,^[114]