— Добро, — сказал Ковпак. — В счастливый путь. Давай ракету.

В воздух взвилась красная ракета. Лошади насторожились.

— Ну, присядем перед рейдом, — сказал Ковпак, — такой обычай у народа нашего.

Все сели и, помолчав, через минуту встали. Я закурил.

— Это же тебе и до конца села не хватит, — сказал Ковпак.

— Я не умею крутить такие большие цигарки, как у вас, — ответил я.

— Моей хватит верст на десять, — ответил Дед и уселся в повозку.

Я отыскал сани коменданта и подсел к нему. Лошади сразу перешли на рысь.

На конце деревни собрались ляховические жители. Сняв шапки, провожали партизан. С уходом ковпаковцев они оставят деревню и переберутся в лес.

Партизанский караван вылетел на снежный простор, деревня стала быстро уменьшаться и скоро совсем исчезла среди белых полей.

В ту ночь конная разведка Александра Ленкина захватила мост на реке Случь. Спешившиеся конники двадцать минут выбивали фашистскую охрану из дзотов, сооруженных у моста. Фашисты отступили только тогда, когда конники обошли мост с трех сторон. И вот наша колонна спокойно перешла реку Случь.

Под вечер мы въехали в село Милевичи. На деревенской площади поднимался в небо высокий деревянный крест.

После завтрака колонна тронулась дальше. Проехали одну лесную деревню, и наконец стало на нашем пути большое богатое село. Оно называлось Чолонец и было центром огромного партизанского края Пинской области.

В Чолонце Ковпак пробыл два дня. Отсюда Вершигора выслал разведчиков вперед.

За границами края пинских партизан, на западе, пролегала железная дорога из Барановичей. Ее предстояло пройти.

— Если дорога прилегает к партизанскому краю, значит, она усиленно охраняется, — сказал Вершигора Бережному. — Надо хорошо изучить переезд и взять его налетом.

Бережной проинструктировал разведчиков, и те исчезли из села.

Вершигора и Бережной за эти два дня выяснили, сколько проходит поездов в сутки и в какое время, как охраняется переезд на станции Мальковичи. Именно здесь было намечено пересечь железную дорогу.

Мне показалось, что Вершигора слишком уверен в успешном выполнении этой задачи и даже не интересуется количеством врагов, охраняющих переезд, и я сказал об этом.

— Охраны больше ста человек быть не может, — ответил он. — Раз так, то на крайний случай достаточно Анисимову ударить из пушек по станции, как все разбегутся.

5 февраля ковпаковцы двинулись дальше. Колонна сделала небольшой переход и остановилась в селе Чучевичи, в двадцати километрах от станции. Ковпак как бы нацеливался на переезд. Перед выездом он спрашивал командиров батальонов:

— Секиры, пилы наготове?

— По десять пильщиков наготове, — отвечал каждый командир.

— Ломы тоже наготове?

— Тоже наготове.

Могло показаться, что Дед собирался на какие-то хозяйственные работы. Топоры, пилы и ломы готовились для разгрома станционного хозяйства.

Разведка Бережного и Ленкина первой приблизилась к станции Мальковичи и была встречена пулеметным огнем. Тогда разведчики рассыпались в цепь и пошли в атаку, по снегу, довольно глубокому. Противник усилил огонь, и разведчикам пришлось залечь.

Наша колонна была уже на подходе, и мы отчетливо слышали стрельбу пулеметов. Ковпак приказал остановиться.

— Это мне уже не нравится, — сказал он комиссару. — Развернуть пушки!

Анисимов развернул батарею, и она дала по станции три залпа. До колонны донеслось «ура» — это уже означало, что разведчики снова пошли в атаку. И Ковпак приказал трогаться.

В новой деревне ковпаковцы остановились на отдых.

Я записал в дневнике впечатления прошлого дня и вышел из хаты. Морозное небо над Белоруссией было черное, звезды необыкновенно крупные, и казалось, будто они низко-низко подвешены над землей. Сильно морозило.

В хате Ковпака сидело почти все руководство соединения. Рядом с Сидором Артемьевичем — гость, командир местного партизанского отряда. Обращаясь к нему, Ковпак говорил:

— Вы мне что угодно в доказательство приводите, но то, что творится в вашем партизанском отряде, — это не больше, как первоначальная стадия партизанского движения. Ушли в болота и ждете, когда к вам враг придет. Его искать надо да бить. Для партизан оборона — самая поганая тактика. Нам, партизанам, одна тактика впору — нападение.

— Но и тактика обороны у нас дает результаты, — сказал гость.

Ему наперебой возразили несколько человек.

— Неправильно, коли народ заставляют ждать удара и потом только отвечать на этот удар, — сказал, не повышая голоса, Дед. Все примолкли, слушая его. — Климент Ефремович приказал нам вести исключительно наступательную тактику. На врагов надо нападать везде, где это только возможно. Зачем сдерживать народ?

— У нас тоже есть герои, — как бы оправдываясь, сказал гость. — Но дело не в одиночках-героях.

— Правильно, — сказал Ковпак, — весь народ должен быть героем! Наш народ — герой! Он освободил себя от царя, создал для себя промышленность, переустроил сельское хозяйство. Но коммунисты никогда не отвергали роли выдающихся людей, особенно в войне. У нас были Фрунзе, Чапаев, Щорс, Пархоменко, есть Ворошилов, Буденный.

Ковпак сел, посмотрел на своего оппонента. Тот молчал.

— Коли Отечество кровью облито, тогда не время сидеть в болотах, — продолжал Ковпак. — Вы скажете, что у вас патронов мало, в пулеметах нехватка? А кто запретил вам выйти на шоссе и бить фашистов? Добывать вооружение?

Гость молчал.

— Мы начинали тоже с работы на шляхах, — продолжал Дед. — Нынче пулемет, завтра тысяча патронов, послезавтра уже пушка. Сидеть в болотах вдали от центральных вражеских коммуникаций в такой момент не только грешно, но я бы сказал… — он замолчал, видимо, подбирая выражение, — несмело. Нам не обороняться нужно, а нападать, нападать и нападать.

Ковпак взял со стола свернутую цигарку, раскурил ее и продолжал:

— Нам треба действовать так, чтобы немцы забыли, что такое ночь, что такое день. Мы, партизаны, должны твердо помнить это. Все должно быть в движении. Вы, наверное, видели моих диверсантов? — спрашивал Дед гостя. — Они вначале были как дети. Боялись фашиста, тикали от него. А как могло быть иначе? Среди наших партизан много штатских. Они не знали войны, страшились ее, уклонялись от опасности. А теперь они ежедневно совершают подвиги и не придают им никакого значения. Подвиги становятся бытом войны.

Он помолчал, прошелся по хате из угле? в угол и продолжал:

— И вот, когда у меня неустойка в бою, когда наши люди лежат под огнем, я их поднимаю в атаку на врага именем партии. Они в огонь идут. А почему? — спросил он и, не дожидаясь ответа, сказал: — А потому, что партия, Родина — они сами, потому, что защищают они детей, родителей, места, где они родились, великую идею, которой живет наш народ.

В избу вошел Вершигора. Он веником обмел снег с валенок, снял шапку и, подойдя к столу, начал развязывать полевую сумку. Ковпак замолчал и подошел к нему.

— Ну, что слышно? — спросил он у Вершигоры.

— Вот, читайте, — сказал Вершигора.

Ковпак достал очки, надел их, придвинул к себе лампу и начал читать. Находившиеся в комнате окружили Деда, ожидая новостей.

За эти полсуток, которые соединение стояло перед железной дорогой Пинск — Калинковичи, разведчики усиленно изучали подходы к ней, переезды и охрану.

— Это же война, — говорил Ковпак, снова и снова просматривая уже прочитанные бумаги, — океан со скалами, которые невозможно под водой разглядеть. Не удастся незаметно проскочить дорогу — что ж, будем биться. Сто сорок четыре поезда в сутки! Значит, через двадцать минут поезд туда, — через двадцать минут поезд обратно. Что ж, будет бой, — заключил он. — Сколько времени наша колонна через Мальковический переезд шла? — спросил он.

— Два часа с половиной, — ответил Матющенко.

— О, будет богато поездов, — сам себе сказал Дед, — артиллерийским заслонам много работы предстоит. По домам идите, — сказал он, обращаясь к своим собеседникам. — Пусть бойцы спят, мы что-нибудь придумаем с Вершигорой. Предупредите, что на переезде будет великий бой.