2 января 1940 года на сессии Путивльского городского Совета избран председателем городского исполнительного комитета, где и работал до 10 сентября 1941 года, то есть до оккупации немцами города Путивля, а 10 сентября с группой в 13 человек вышел в Спадщанский лес в 7 километрах от города Путивля для организации партизанского отряда».
— Почему ты на меня так глядишь? — спросил он неожиданно.
— Удивляюсь вашей памяти. Как это вы помните все даты, даже числа, не говоря уж о месяцах.
Сидор Артемьевич явно был польщен. Он затеребил свою бороду и засмеялся добрым смехом.
— Такая жизнь была… есть что вспомнить. А числа и месяцы я легко запоминаю. Вот помню все бои, которые вело наше соединение и по числам, и даже по названию дней. Все они имеют большое значение…
Он недоговорил, замолчал. Затем подытожил:
— Запомнишь, если к жизни серьезно относишься…
Сидор Артемьевич взял написанное им.
— Допишу в другой раз. На марше где-нибудь, на дневке в теплой хате.
Вот и вся довоенная биография Деда — обычная биография партийного работника. Крестьянский сын, солдат империалистической войны, солдатский депутат накануне революции и воин гражданской войны. В мирные дни Ковпак занимался мирными делами. Мостил дороги, сажал в Путивле парк, мечтал о том, чтобы сады приравнивались у нас к хлебным полям, чтобы план садоводства шел наравне с хлебным планом. Хотел вишнями, сливами, грушами и яблонями засадить все пустыри.
— Наши шляхи, — мечтательно говорил в свое время Ковпак Базиме, — обсадить бы яблонями или грушами, и по весне ехали бы белым коридором. Я бы делал так, — продолжал он. — Утверждая человека на пост секретаря райкома партии или председателя райисполкома, спрашивал бы: а в садах разумеешь? Любишь ли природу? Мечту имеешь в цвету землю видеть? Если нет такой мечты — к деревне не подходи…
Но грянула война, и Ковпак вместе со своими товарищами-коммунистами взял винтовку и пошел защищать землю, которую так хотел украсить.
…Ковпак начал читать старую газету. Я пошел в штаб. Присматриваясь к людям, к работе Базимы и Войцеховича, я понимал: расспрашивать ни о чем не надо. И так все было ясно: соединение готовилось к выходу в рейд.
Вернувшись к Ковпаку, я спросил его:
— Когда думаете выходить в рейд?
Когда дорога крепкой станет, — сказал он и хитро прищурился. — Мороз будет, дорога скатертью станет.
Он посмотрел на меня внимательно, точно старался прочесть в моей душе все до конца.
— Не журись. Тысячу верст пройдем, а там самолет будет, и улетишь в Москву, — сказал он.
— Не об этом думаю — ответил я. — Как бы самолетом отправить корреспонденции и фотопленку в «Правду».
— Самолетов больше не будет. Хотя… — он задумался. — Да, есть у нас самолет, он на озере ремонтируется. Сегодня ночью улетит в Москву.
Ковпак подошел к зеркалу, посмотрел на свою бороду. Лицо его выразило неудовольствие.
— Побриться надо, — сказал он. — Политуха, — позвал он своего ездового, — позови парикмахера.
Я собрался уходить. Надо было определить свое место. Где быть? В каком батальоне? И Ковпак, глядя на меня, догадался о том, что меня волновало.
— Если хочешь все видеть, — сказал он, — прикрепись к Бороде, Вершигоре. В бой не лезь — у нас есть кому стрелять, гляди больше.
— Да, пожалуй, так и надо сделать, — ответил я и собрался уйти.
— Погоди, погоди, кажется, летят за твоими бумагами, — сказал он и быстро подошел к окну.
Нарастал гул моторов. Он перерос в рев, на улице началась стрельба. Я выбежал из избы. Со стороны озера в пике заходили три бомбардировщика. Бомбы оторвались от фюзеляжа и, сверкая на солнце, падали на деревню. Раздались взрывы, над домами поднялись черные столбы дыма. Соломенную крышу на хате Ковпака сорвало. Я вбежал в дом и увидел Ковпака, стоявшего посредине комнаты. Оконная рама, вырванная силой взрыва, была, как хомут, надета на нем. Шея поранена стеклом, за ворот фуфайки текла кровь. Я снял раму и вынул из кармана пакет с бинтом.
— Вот, гитлеровцы Ковпака в вола превратили, ярмо на шею надели, — сказал он, смеясь. Посмотрел на мой санитарный пакет и строго добавил: —Убери, у меня свой есть. Если ранят, тебе пригодится.
Он достал бинт, я перевязал ему рану на шее.
— Вот как они твои письма забирают, — со смешком кивнул он на выбитые окна.
На улице вновь поднялась стрельба. Хаты задрожали от новых взрывов.
— Пойдем на улицу, — сказал он. — Хата завалится., задавить может.
Припугнутые трассирующими очередями партизанских пулеметов, немецкие самолеты отошли к озеру. Один из них кружился, набирая высоту. Другой на пике задымил и со снижением полетел на север. Над озером поднялся столб дыма и загрохотал взрыв.
— О! — воскликнул Ковпак. — Это же он, гад, в наш самолет попал. — Поникнув головой, он пошел к штабному дому.
В штабе все были в сборе. Среди партизан стоял авиаинженер, ремонтировавший самолет. На дощатой кровати сидели летчики. Ковпак посмотрел на них и, вынув кисет, сказал:
— Гады. Одним словом, гады.
Оказалось, что во время налета фашистские бомбардировщики сожгли на льду озера отремонтированный самолет и два сарая, из которых били по ним бронебойщики.
— Придется вам теперь с нами по земле идти, и не к Москве, а от нее, — сказал Ковпак.
Летчики встали. Один из них подошел к Ковпаку.
— Куда нас определите? В какое подразделение? — спросил он.
— Григорий Яковлевич скажет, — ответил Ковпак, указав на Базиму. — Готовьтесь к рейду, запрягайте, хлопцы, коней. Сегодня три прилетело, завтра утром прилетят шесть, а к обеду и полки подойдут.
Все задвигались, повеселели. И только летчики были заметно опечалены.
И СНОВА В РЕЙД…
Наступали сумерки. Партизаны начали вывозить сани из дворов на улицу.
Если бы у ковпаковцев за плечами не было винтовок и автоматов, то можно было подумать, что жители богатого села собираются на большую ярмарку. Одни чистили лошадей, другие смазывали дегтем сбрую, третьи хозяйственно укладывали в сани взрывчатку, ящики с патронами и мешки с продуктами. Поражала молчаливая сосредоточенность людей.
Рослые лошади, захваченные у врага, были запряжены в пушки. Лошадей хорошо кормили, они привыкли к новым хозяевам.
Начальник партизанской артиллерии Сергей Васильевич Анисимов осматривал колеса пушек.
Заметно начало темнеть. Улица преобразилась. Множество саней, накрытых рядном, выехало на дорогу. Партизаны повязали вокруг воротников шарфы, вместо кожаных сапог на ногах теперь были валенки. Станковые пулеметы выглядывали из-под цветных домотканых ковров. В хвостах и гривах лошадей виднелись разноцветные ленточки.
Это был первый батальон, Путивльский, которым командовал сам Ковпак.
Все ожидали Деда. Перед его домом стояли лошади, запряженные в сани с высокой спинкой. За санями пританцовывала вороная лошадка. На ней было седло, и с луки спускалась нагайка.
Политуха, ездовой Ковпака, хлопотал тут же. Иногда он отходил от упряжки, придирчиво осматривал ее со стороны и что-нибудь поправлял.
Время шло. Кони нетерпеливо переступали с ноги на ногу. Их спины и бока белели от изморози.
Сзади саней Деда стояли такие же, как и у Ковпака, сани комиссара Руднева. За ними гарцевала статная белая лошадь.
Скрипнула дверь. Вышел Дед и начал осматривать готовую к походу колонну. Подошел к саням, которые почему-то показались ему ненадежными, потрогал крепление оглобель, чересседельники и, не найдя недостатков, вернулся к своей повозке.
К Ковпаку подъехали командир разведывательной роты Бережной и помощник начальника штаба Войцехович.
— Товарищ командир объединенных украинских партизанских отрядов, — громко и по-военному четко начал Бережной, — соединение готово к рейду. Конная разведка Ленкина выслана для захвата моста на реке Случь. Стадо скота вышло на два часа раньше по маршруту под охраной второго батальона. Ну, а остальное видите сами, — закончил он, понизив голос, уже по-штатскому.
